За Урал

Усталость возрастала буквально с каждою минутой; к тому же от усиленного дыхания пересохло в горле, и хотелось воды. Руки еле держались за скользкие перекладины, ноги еле переступали. Отдыхая чуть не на каждой площадке и медленно приближаясь к выходу, мы взбирались по лестницам уже около получаса. Я задыхался.

— Долго еще?

— Пустяки! — небрежно отвечал мне спутник. — Сажен тридцать осталось!

По-здешнему, 30 сажен — пустяки, а для непривычного москвича — это целая Ивановская колокольня!

Я помню, когда оставалась уже одна, последняя лестница, и сверху падал уже бледный луч света, я изнемог до такой степени, что отдыхал на каждой перекладине и еле держался руками; в эту минуту за глоток свежей воды я отдал бы, кажется, половину жизни! Вот остается уже несколько аршин, несколько перекладин… Мой провожатый уже вылез и глядят на меня сверху, с твердой почвы, но руки мои перестают работать. Я хватаюсь за ступень, держусь за нее, но подняться уже не имею силы, дыхание мое прерывается, того и гляди, что опустятся руки, подкосятся ноги — и я полечу обратно по лестнице…

— С непривычка тяжело! — слышу я возле себя знакомый голос. — Ну, еще немножко!.. Еще!.. Еще!..

Я бессознательно лезу вперед, цепляюсь, словно раненый, за перекладины, и, наконец, меня берет за руку крепкая рука провожатого и извлекает из ямы.

Несколько секунд я сидел на полу, не имея силы подняться, потом, отдышавшись, нетвердыми шагами последовал за своим спутником и с трудом поднялся на какой-нибудь десяток порожков широкой лестницы и вышел на заводский двор, где ярко светило солнце, где дышалось снова легко и свободно. Вряд ли когда-нибудь я был так рад дневному свету!

Свежий воздух казался мне легким и ароматным, а голубое небо, зеленая трава на горе и белые облака казались необыкновенно гармоничною, необыкновенно прекрасною картиной!

Было уже 8 часов, когда я вернулся в контору, — следовательно, по шахтам мы бродили часа четыре. Сторож с добродушною улыбкой встречал нас на крыльце и спросил, прищуривая глаз:

— Чайку холодненького теперь, пожалуй, недурно?

Не дожидаясь согласия, он вынес мне стакан жидкого остывшего чаю, который я выпил почти залпом, я только тогда мог проговорить первое слово.

— Говорил, жарко будет! — упрекнул меня сторож — А еще раздеваться не хотели! Эна, какая грязь — нитки живой не осталось!

Он стащил с меня почерневшую от грязи и воды заводскую куртку, подал мне умыться, помог надеть пиджак и пальто и, поднеся еще стакан холодного чаю, хотел проводить меня до извозчика, но, вдруг что-то вспомнив, ударил себя ладонью по лбу.

— Ах, ты, батюшки! Расписаться то забыл подать!.. У нас ведь это делается до спуска… иначе нельзя. Сначала подписку дай, а потом ляг иди… потому что — вдруг какое несчастие?

Может быть, я и ошибаюсь, но только из его дальнейших слов я понял, что при конторе имеется книга, где дается подписка, что, опускаясь в шахту, я не буду винить никого, если, в случае обвала или какого-нибудь несчастия, мне не удастся выйти оттуда живым.

Не читая текста, я расписался в книге или на каком-то листе и поспешил домой, чтобы отдохнуть и переодеться, так как на мне, по выражению сторожа, не оставалось ни одной живой нитки; к тому же в 12 час. дня отходил из Тагила мой поезд.

VIII. Невьянская башня. — Легенды.

Я направлялся в Екатеринбург. В то время и еще ничего не зная о Невьянской башне я слышал лишь намеки на какие-то страшные легенды; но что это были за легенды и почему они могли сложиться, подставлялось мне неразрешимым вопросом, потому что никто не хотел или не мог удовлетворить моего любопытства.

— Чем знаменита Невьянская башня? — спрашивал я у попутчиков.

— Да ничем!— отвечали мне просто.

— Я слышал, будто в народе ходят про нее какие-то страшные легенды.

— Никаких легенд не ходит!

Тем не менее я слышал, что легенды есть, и мне хотелось непременно дознаться, какие и по каким причинам они возникли; но к кому я ни обращался, ответы были одинаковы, что башня ничем не знаменита и что легенд про нее нет.

Попутная „интеллигенция” оказывалась в этом вопросе несостоятельною. Тогда я обратился к мужичкам, надеясь от них добиться правды. Поезд приближался уже к Невьянску, и спросить про тамошнюю башню было как раз кстати. Я подсел сначала к старику, на вид добродушному а простоватому, и задал ему вопрос о легендах.

— Мало ли чего говорить! — ответил он мне.

— А все-таки что говорить?

— Да так… ничего не стоит!

— Ну, про что однако? Чудеса что ли там какие бывают?

Старик нехотя махнул рукой и проговорил.

— Так… бабьи сказки!..

Но как я ли допытывался, ничего узнать от него не мог. Он твердо стоял на своем, называя все пустяками и сказками. Однако, мне было уже ясно, что легенды существуют, и это меня заинтересовало еще более. Не предвидя от упрямого старика никакого толка, я перешел в противоположный угол вагона и обратился к другому, молодому человеку, с виду похожему на артельщика.

— Действительно… говорить. Только это все вздор! — отвечал и этот, умалчивая о самых рассказах.