— Не сердись, Леваныч, но мне думается, что цензура прекрасно знает, что и «Нарон», и «Старик», и «Случайный рецензент», и «Хлестаков», и «Князь Кавказский», и «Дядя Влас», и «X.» — всё это одно лицо. Ну и «Яков Подневольный» кстати… Честь и хвала тебе, дорогой, — вдруг неожиданно ласково сказал он. — И ты прав: шеф наш трус, он за чечевичную похлебку всех нас продаст. Сегодня его губернатор срочно к себе затребовал, а он сразу ко мне: доставьте, мол, Хетагурова, пусть он сам объяснения дает. Еще не знает, зачем вызывают, а объяснения должен давать ты. У него, говорит, это лучше получится, он, говорит, мастер сочинять, о, какой мастер!..
— А что же я объяснить могу?
— А не ты ли хвалил книгу Владимира Ильина «Развитие капитализма в России»?
— Я тебе еще и о «Капитале» Маркса говорил, о том, что не зря потрудился наш ставрополец Герман Лопатин над его переводами. Хвалил я тебе и сочинения Энгельса. И не без основания. Глубина философской мысли…
— Ну вот, видишь! Пиши объяснение: как и почему пропагандируем мы в провинции такие книги…
— Евсеев — хозяин, присяжный юрист. Пусть сам дает объяснения.
Михайловский только руками всплеснул.
— Что ты, друг! Разве можно ему такое дело доверить? Да он нас всех под монастырь подведет. Садись-ка сюда, просмотрим комплект — в чем мы провинились перед царем и отечеством?
Михайловский положил на стол переплетенный в картонную папку комплект газеты за 1901 год и уселся рядом с Коста за большой письменный стол.
— Так, так… — говорил Коста. — «Педагог-гуманист» — это об Ушинском. Тут, кажется, все в порядке… Дальше. Некролог о покойном композиторе Волобуеве. «Жил и умер в нищете».
— Вот это как раз не понравилось… — вставил Михайловский.
— Но это же правда! На моих глазах он тут, в Ставрополе нищенствовал… «М. Туган-Барановский. Русская фабрика в прошлом и настоящем». — Он быстро проглядывал статью:
«Свобода труда, провозглашенная 19 февраля 1881 года, оказалась фикцией»… — Коста поднял глаза на Михайловского. — Думаю, что Яков Подневольный прав, а?
— Цензуру не устраивает слово «фикция».
— А ты ей, этой цензуре, скажи, что в Словаре иностранных слов такое слово имеется и к употреблению не запрещено… Дальше. «Социальный вопрос с философской точки зрения». «…Маркс объясняет факт резкого различия в имущественных отношениях тем, что действительные производители не имеют орудий производства. Решение социального вопроса Маркс видит в неизбежности эволюции». Постой, постой, что же это?
— Это — цензура, батенька.
— Но у нас же было — «в неизбежности революции»! Почему вы согласились? Я в Пятигорске был, на вас понадеялся.
Михайловский вместо ответа беспомощно развел руками.
Коста. перевернул газетный лист, и взгляд его привлекла бутылка, а вокруг нее крупные буквы: «Лучший друг желудка! Вино Сен-Рафаэл. Остерегайтесь подделок! Превосходно на вкус…»
- Вот тут цензура не вмешивается, — весело сказал он. — Так что там еще нам инкриминируют?
— Номер 49 за 26 февраля. Две обзорные статьи: «Парвус. Мировой рынок и сельскохозяйственный кризис». «Экономические этюды и статьи. Владимир Ильин». Понимаешь, за критику путаника Парвуса нас никто не трогает. А вот за пропаганду трудов Владимира Ильина… Губернатор взбешен. Почитай-ка, что пишет Яков Подневольный.
— Да зачем читать, я почти наизусть эту статью помню.
— Но отвечать-то придется за каждую строчку! — строго сказал Михайловский и стал сам читать вслух: — «В ряде отдельных очерков г. Ильин дает обстоятельную критику теории народников и так как работа эта по полноте занимает выдающееся место в русской экономической литературе, то мы с особым удовольствием останавливаемся на рассматриваемом произведении. Народнические воззрения автор называет экономическим романтизмом… В противоположность народническому пониманию современности г. Ильин выставляет свое, но так как наш очерк вышел очень большим, то мы отсылаем читателя к самой книге».
— Вот и отлично! — прервал Коста чтение Михайловского. — Пусть почитают!
— Но ведь это и есть пропаганда?
— Несомненно! — засмеялся Коста.
— И опять: 8 мая. «Владимир Ильин. Развитие капитализма в России. Изд. Водовозовой».
— Ты хочешь, чтобы я выслушал все, что пишет Яков Подневольный? — устало сказал Коста — Но у меня хорошая память.
— Однако должен же кто-то писать объяснение! — рассердился Михайловский.
— Я предпочитаю писать статьи, — сказал Коста. — Но если ты так настаиваешь, я выслушаю.
— «Интерес темы, громадный фактический материал, которым пользовался автор, научный метод исследования и живое изображение — вот бесспорные преимущества работы г. Ильина…» Ну так как, Леваныч, будем мы отрицать, что наша газета пропагандирует революционные идеи и классовую борьбу, или не будем?
— Отрицай не отрицай, друг мой, цензуру не проведешь. Она в России подлая, но глупостью не отличается! Уволь меня. Я устал. Столько мне пришлось на своем веку объяснений и прошений писать! Прости, я пойду. Неможется мне…
Он уже направился было к двери, как вдруг она распахнулась и в комнату, запыхавшись, вошла пожилая полная женщина.