За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове

В ауле Тмени-кау, где уже несколько лет учительствовала Замират, эта новость вызвала особенное волнение. Все знали, что Коста — названый брат Замират, что она часто бывала у него, когда училась во Владикавказской женской школе, что это он отдал ее учиться и научил учить других. А тут еще недавно из Грозного приехал к ней жених — Мурат, которого спас Коста от верной гибели на острове Чечень.

По вечерам в маленьком домике при школе, где жила Замират, собирались люди послушать рассказы Мурата о Коста, почитать его стихи, спеть песни.

И как-то незаметно получалось, что Мурат, начав с Коста, переходил на совсем иные темы. Он говорил о тяжкой жизни рабочих на грозненских промыслах, о том, что рабочим в городах живется так же плохо, как и крестьянам в горах. Но рабочие не хотят мириться и если хозяин не идет на уступки, отказываются работать. Тогда вся жизнь на промыслах замирает. Это называется «забастовка».

— Забастовка? — удивился старик, с трудом выговаривая незнакомое слово. — По-нашему «баста», значит, «довольно»? Так выходит?

— Вот-вот! — засмеялся Мурат. — Баста! Хватит с нас тяжкой жизни. Надо бороться за иную, лучшую жизнь.

— Надо-то надо, да как? — вздохнул усатый мужчина в темно-красной черкеске.

— Это — большой разговор, — негромко ответил Мурат. — И начинать его надо с рассказа о холодном Петербурге, где учился наш Коста.

— Хорошо его там выучили, — одобрительно сказал один из стариков, и Мурат не смог сдержать улыбки.

— Песню бы о Коста сложить, — раздался чей-то голос и, вглядевшись в полутьму комнаты, освещенной свечой, Мурат узнал одного из учеников Замират,

— Не положено это по дедовским адатам — про живых песни славы складывать, — отозвался усатый, в темно-красной черкеске.

— А про кого нам петь-то было? — возразил юноша. — Таких людей, как Коста, никто еще не встречал.

Тогда поднялся старший из старших:

— Прав Батырбек. Не было еще у нас такого защитника. Никто не слагал песен о нас, о жизни нашей и горе нашем. А теперь все поют песни Коста, и вроде на душе легче становится. Заслужил он, чтоб и мы о нем песню сложили.

В маленькой комнате звонко зазвучал молодой голос:

В страхе алдары Кавказского края:

С выси утеса над Наром, сквозь тучи,

Ветер со свистом крылом рассекая,

Гордый орел наш поднялся могучий…

Нет, с этим человеком ничего нельзя поделать!

Едва вернулся на Кавказ из херсонской ссылки, как снова начались неприятности. Пропаганда революционных идей — только этого еще не хватало!

Новый начальник Терской области генерал Толстов листал комплект газеты «Северный Кавказ» и негодование душило его. А он-то считал, что Каханов слишком строг к опальному поэту! Правда, статьи подписаны псевдонимами «Нарон», «Князь Кавказский» и еще какой-то «Яков Подневольный», но нетрудно узнать за этими псевдонимами Хетагурова. Да и случайно ли, что эти статьи стали появляться лишь по возвращении Хетагурова на родину?

Правда, в Ставрополь он приехал совсем недавно, до этого жил некоторое время в Пятигорске. Но от Пятигорска до Ставрополя рукой подать, и потом — все они там дружки, эта либеральная кучка ставропольских журналистов — Прозрителев, братья Михайловские, Клестов, Федорченко и особенно Кулябко-Корецкий, который и в организации «Народной воли» принимал участие. Куда только Евсеев смотрит? Впрочем… — Толстов поморщился. — Пьяница, картежник. Супруга его, госпожа Берк, через свою газету сводит счеты с такими же, как она, престарелыми дамами, а ему хоть бы что. Нет уж, если ты издаешь газету — изволь отвечать!

Толстов вызвал Ахтанаго Кубатиева и приказал:

— Сообщить в Ставрополь, чтобы губернатор предложил редактору газеты «Северный Кавказ» дать письменное объяснение. Политическое направление газеты оставляет желать лучшего…

8

— Ну, наследник, что случилось? Зачем я так срочно понадобился? Или пожар в газете? — весело сказал Коста, входя в кабинет редактора газеты «Северный Кавказ» и обращаясь к секретарю редакции Михайловскому.

После того как в 1897 году Коста оставил работу в газете, Михайловский занял его пост, и с тех пор Коста не называл его иначе, как наследником.

Михайловский быстро поднялся навстречу, пожал худую желтоватую руку.

— Шеф вызывать изволили… — иронически сказал он и с участием взглянул на Хетагурова.

Глаза у Коста были усталые и казались огромными на худом, обросшем щетиной лице. Сетка глубоких морщин прорезала высокий лоб. Все та же поношенная серая черкеска, черные газыри на груди, тоненький ремешок, перетягивающий узкую талию. Как он исхудал за последнее время!

«На улице холодный осенний ветер, а он в легкой черкеске, — грустно подумал Михайловский. — В сафьяновых чувяках и калошах, а грязь непролазная, по колено. Не бережет себя».