За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове

В субботу 18 марта 1906 года черные тучи плотно заволокли небо над горами и ущельями. Они спускались все ниже и ниже и к вечеру нависли над селом. По черепичным крышам дробно застучали крупные капли. Дождь с каждой минутой усиливался, к полуночи стало казаться, что это бьют пулеметы. Где-то в ущельях бури и ливни крушили скалы, скатывались снежные лавины, выходили из берегов горные реки, а в домах дрожали стены и позвякивали стекла.

Ольга Левановна заснула поздно. Ее разбудил громкий крик. Это кричал Коста. Ничего еще не понимая, она вскочила с постели, кинулась к брату.

— Что с тобой? — Она до предела вывинтила фитиль в керосиновой лампе. В комнате стало светлее.

— Ружье… принеси ружье… — бормотал Коста чужим голосом и правой рукой указывал куда-то вверх, вдаль.

— Что с тобой? Ружье-то зачем? — заливаясь слезами, спрашивала испуганная Ольга.

— Анну! Анну Александровну позови! — вдруг отчетливо и повелительно сказал он, глядя на сестру невидящими глазами. — Крепость взрывают! Ну, скорее же! Скорее… Кровь льется… Раненых надо перевязать!..

— Сейчас, сейчас, дорогой, успокойся! — твердила Ольга, дрожа от ужаса.

Дождевой шквал хлестал по крыше. В ущельях завывал ветер, потоки воды стремительно и шумно неслись с гор, смывая с земли всю накопившуюся за зиму нечисть. Где-то далеко снова загрохотало — рухнула скала. Гул прокатился по селу.

— Слышишь, сестра, взрывают! — повторил Коста. — Андукапар!

Он тяжело застонал, вздохнул и быстро-быстро зашевелил губами. Ольга не могла разобрать, что он говорит.

— Пить? Ты хочешь пить? — повторяла она, наклоняясь над братом.

Он кивнул. Ольга быстро принесла горячий кофе. Коста с трудом проглотил несколько ложечек, облегченно вздохнул и отвернулся к стене.

Дождь стих. Ольга открыла форточку. Свежесть ворвалась в комнату. Запахло весной, жизнью. Коста ловил воздух широко открытым ртом, дыхание его стало ровнее.

Вскоре он заснул. Задремала и Ольга.

На рассвете Коста снова разбудил ее.

— Горю я… Доктора бы… — жалобно попросил он.

Ехать за доктором было далеко — в Баталпашинск, но Коста настойчиво просил об этом. Растерявшись, Ольга кинулась к Уасилу.

— Что же ты, Ольга Левановна, раньше сказать не могла? — с упреком сказал Уасил, подходя к постели больного и стирая с бледного лица холодный липкий пот.

— Не ругай меня, Уасил, я сделала все, что могла…

— Но доктора почему не позвала?

— На бога надеялась, — призналась Ольга. — Всем горным духам молилась, самого крупного барана в жертву принесла.

Уасил только рукой махнул.

— Иди зови людей! Всех зови! Хетагуровский двор запрудила толпа. Старики не отходили от постели Коста. Те, кто не попал даже во двор, толпились на церковной площади. И каждую минуту люди спрашивали друг у друга: «Ну как?» «Плохо, очень плохо…» — отвечали им.

К вечеру жар спал, больной взглянул на собравшихся ясными спокойными глазами.

— Подойдите ко мне, — позвал он своим обычным голосом, словно и не был болен.

Все смолкли, затихли.

— Братья мои, сестры, — Коста обвел всех взглядом. — Живите дружно, любите друг друга…

Это были его последние слова.

Огрубевшими пальцами Уасил закрыл Коста глаза и с громким рыданьем выбежал во двор к толпе.

Трое суток не смолкал плач в селении Лаба.

7

Опустели дома во Владикавказе. Весь город вышел на улицы, чтобы проводить в последний путь народного поэта Коста Хетагурова. Вооруженные войска, отряды полиции и жандармерии «охраняли порядок».

Так уже положено в Российской империи.

Гроб несли в полном безмолвии. Молчали люди, улицы, дома.

А в аулах и селах над головами восставших крестьян гремели пушки. По Кадгарону и Ногкау, по селам Магометанскому и Христиановскому били орудия полковника Ляхова. По Грозному и Нежилому стреляли каратели Галаева. Двадцать одна дивизия усмиряла в эти дни взбунтовавшийся Северный Кавказ.

Росляков и Синеоков стояли в толпе, возле кладбищенских ворот. Они приехали во Владикавказ, чтобы отдать последний долг другу.

— Все газеты России посвящают ему статьи и некрологи, — шепотом сказал Росляков, наклоняясь к Синеокову.

— Сорок седьмой год шел… жить да жить.

— А он и не умер. Погляди, я из Баку газету привез. — Росляков достал из кармана вчетверо сложенный газетный лист и протянул Ивану Ильичу.

«Вместо кинжала он взял перо, вместо кремниевого оружия он действовал горячим вдохновенным словом. Он научил горцев более действенным и культурным приемам борьбы, он указал им собственной жизнью верный путь к счастью… В этом величайшая заслуга поэта…»

— О его заслугах еще скажут потомки наши, — сквозь сдавленное рыдание проговорил Синеоков.

Гроб медленно поплыл над их головами.

— Прощай, друг…

Эпилог

Сотрудник владикавказской газеты «Терек» Сергей Миронович Киров сегодня первым пришел в редакцию. Впрочем, так бывало почти ежедневно. С тех пор как хозяин газеты окончательно уверовал в его незаурядные журналистские и редакторские способности и фактически перепоручил ему ее издание, времени явно не хватало. Сергей Миронович приходил первым и уходил последним.