За Волгой земли для нас не было

- А кто ты такой есть, чтобы мной распоряжаться?

- Твой земляк, - ответил я, еле сдержав улыбку. Петр Тюрин, по прозвищу Подрядчиков, мой односельчанин, не может узнать меня!

- Земляк, земляк... Слыхал уж от ротного. Говори толком, чего тебе надобно от меня?

Справа, невдалеке от нас, на косогоре, виднелся разбитый блиндаж. Я кивнул в ту сторону:

- Нельзя ли нам приспособить этот блиндаж под снайперскую позицию?

- Приспосабливалась кобыла к болоту - без копыт осталась. Три пулеметных расчета там погибло. "Кровавый блиндаж" его зовут. Пристрелян, смерть туда ходит без запинки, как ветер под худой зипун.

Меня разбирал смех, я слушал Тюрина и улыбался. Земляк обиделся, глаза его сузились, над бровями поднялись бугры, голова до ушей ушла в плечи.

- Ты чего щеришься, зубы скалишь? Я, чай, постарше тебя. Не то повернусь и уйду, поминай как звали. Пособлять тебе пришел, а ты насмешки строишь.

Тюрин мешковато привстал, повернулся ко мне спиной.

"Уйдет", - подумал я, зная норов своего односельчанина.

- Подрядчиков, погоди! - вырвалось у меня.

Тюрин повернулся. Его глаза широко раскрылись, шея вытянулась, он в упор смотрел на меня. Наконец, взгляд его будто прояснился и потеплел.

- Никак, Василий? Григория Зайцева сын!

Разговор оборвала пулеметная очередь. Разрывные пули лопались на бруствере, обдавая нас песком и мелкими осколками. Тюрин прижался к стене окопа, крякнул:

- Заметили, сволочи, теперь не дадут головы поднять.

- Дадут, - успокоил я Тюрина. - Этому пулеметчику надо устроить ловушку.

- Как же ты ему устроишь? - спросил Тюрин с недоверием в голосе.

Я не спеша рассказал ему о своих методах снайперской охоты, начертил на стенке окопа схему - с каких точек можно держать под прицелом пулеметчиков.

- Одного срежем - другие будут побаиваться.

- Тут еще снайпер ихний объявился, - почти шепотом предупредил меня Тюрин.

- Говори громче, я ему уши свинцом заткнул!

Смотрю, ожил мой земляк. Легко повернулся в одну сторону, в другую, проворно заработал лопатой.

- Погоди, Тюрин...

- Петром Ивановичем зови меня.

- Хорошо, Петр Иванович, - согласился я. - Лопатой будем работать ночью, а сейчас принеси сюда перископ, лист фанеры и два гвоздя.

- Ладно, пойду, раз велишь. А ты-то как тут? Снайпер-то...

- Его уже нет, - напомнил я.

- Ну, гляди. Выходит, сам себе хорошо веришь... Я пошел.

Часа два я занимался маскировкой своей основной позиции, чуть в стороне от главной траншеи. Закончил и только тут почувствовал, как устал и как хочется спать. С сожалением вспомнил про своего земляка: зря послал старика за фанерой, эту работу можно было сделать и позже. Прижался спиной к стенке окопа и сразу крепко уснул.

Прошло еще часа два. Сквозь дремоту слышу, как разыскивает меня Петр Иванович, передвигается по траншее взад-вперед. Его бархатный баритон ласкает мой слух. Земляк ворчит про себя, возмущается, потом, совсем как в деревне, на крестьянском дворе, по-отцовски кричит:

- Васянька!

Я молчу, жду, что он будет делать дальше.

- Вася! Выходи, чай в баклажке простынет!

Я вышел и спрашиваю:

- Ну, как маскировочка, Петр Иванович?

- Обед хороший сегодня. Каша, правда, перловая, зато с мясным подливом.

- Я тебя спрашиваю о маскировке, а ты мне про кашу.

- Ну, Вася, я твоих словечков понимать сейчас не хочу, подкормиться тебе надо.

Присели мы к котелку. Ныряем в него ложками по очереди. Смотрю, мой Петр Иванович своей ложкой крупу подхватывает, а мясо и жирную подливу под мой бок в котелке теснит.

- Что же ты, Петр Иванович, мясо не берешь?

- А у меня, Вася, настроение сегодня такое, - объяснил он явно неудачно. И чтобы окончательно замять разговор о мясе, заговорил ласково: - Ты вот что, Вася, попей чайку да усни хотя бы на часок, а то у тебя глаза покраснели, как у рака. А гвозди и фанеру я принес.

Привалившись спиной к куче свежего песку на дне траншеи, я снова уснул. Проснулся ночью и не поверил себе: Петр Иванович укутал меня, как ребенка, своей шинелью, под головой - вещевой мешок, ноги завернуты фуфайкой. Мне подумалось, что более мягкой и теплой постели не найти сейчас во всем Сталинграде.

- Петр Иванович, ты же замерз в одной-то гимнастерке! Зачем ты...

- Я, Вася, не мерз, работой грелся.

Оказывается, пока я спал, он прокопал новый ход сообщения к блиндажу.

С рассветом на Мамаев курган налетели фашистские самолеты, стали сыпать мелкие мины и гранаты. В нашу траншею угодило не меньше трех десятков мин. Дым, пыль, тухлый запах взрывчатки... Еще не улегся черный шлейф от гранатной атаки с воздуха, как о бруствер наших траншей ударились первые мины крупного калибра.

По новому ходу сообщения мы перебрались в блиндаж: как-никак над головой два наката бревен.

От взрывов тяжелых снарядов блиндаж качался, как зыбка.

- Вот аспид проклятый, нехристь басурманская, - то и дело повторял мой земляк.

- Петр Иванович, кого это ты так пушишь?

- Сам знаешь...

Продолжения фразы я не расслышал: возле блиндажа взорвалась не то бомба, не то снаряд. Выход завалило песком, светилась только небольшая щелочка.

- Ну, Петр Иванович, вставай, будем откапываться.

Оглушенный, он понял меня по жестам, а не по словам.