За волной - край света

И тут Феодосий услышал, как в борт, у форштевня, ударил крюк и разом ударил крюк где-то сзади. Феодосий выхватил палаш и бросился вдоль борта. От форштевня метнулась тень, и сразу же в руках у невидимого еще человека вспыхнул факел. Падая вперед, Феодосий ударом палаша выбил факел, тот покатился по палубе. Но на корме плясало в ночи уже два факела. Феодосий кинулся было туда, и тут услышал удары топора, с силой бившего в крышку носового трюма. Лезвие звенело. Понял: хотят открыть трюм. Кинулся назад, ухватил кого-то за плечи. Рванул к себе, ударил о переборку, вгляделся в лицо и узнал: рожа судейская из Иркутска.

— Ах ты,— крикнул,— тать!

А крышка люка уже отскочила под ударами топора, и туда швырнули и один и другой факел.

Судейский вывернулся из рук, нырнул вниз, но Феодосий сбил его ногой и ухватил вновь. Судейский завизжал.

Из трюма широкой струей, ревя, било пламя.

— Тать! Тать!— крикнул Феодосий. Судейский поднялся, кинулся к форштевню, но поскользнулся, спиной влетел в гудящее пламя и рухнул в трюм. Просмоленный, прокаленный солнцем галиот пылал, как свеча. С грохотом рушились реи, валились переборки, пылала палуба. Феодосий приподнялся было, но руки подломились, и он упал лицом вниз.

На соседних галиотах ударили колокола, и капитаны, срывая глотки, отдавали команды рубить концы и сниматься с банок. Шелиховский галиот сгорел в минуты. Кто-то из соседей якобы видел, что с борта горящего судна бросились в море два или три человека, но подошедшие лодьи никого не нашли в багровой от бушующего пламени воде.

Все время, пока у выхода из бухты горел галиот с мехами, Иван Андреевич стоял на берегу и молча смотрел на бушующее пламя. Кох, топтавшийся рядом, бормотал:

— Да какие же деньги горят, какие деньги!

— Не мое, не твое и не царево,— ответил на то глухо купец и, вовсе отвернувшись, прицыкнул:— Нишкни!— В мыслях другое было: «Все, теперь я на Алеутах хозяин. Кончился Шелихов».

Повернулся и, тяжело давя землю каблуками крепких, на век построенных сапог, пошел из порта.

* * *

Шелихов умирал. Теперь он был нищ, и дом его, который и раньше не очень жаловало иркутское купечество, посещали редкие гости. Те же, кого он всей душой хотел видеть, были далеко, почитай, за краем света, и прийти не могли. Заходили Поляков, братья Мичурины, еще один-два человека. Сидели скорбно, роняя редкие, никому не нужные слова, и уходили.

Последнюю карту, полученную с новых земель, Григорий Иванович не велел убирать и в немногие минуты, когда сознание разъяснялось, глядел на нее и мысленно прокладывал пути к землям, куда хотел, да вот не успел пройти. В мечтах шагал Забайкальем, плыл великой рекой Амуром, в Японию, в Индию спешил кораблями, на Филиппины... И куда бы он непременно дошел, будь в том хоть малая ему поддержка.

Поддержка... С великой горечью в сердце за несколько дней до смерти, под скорбным взглядом жены, написал Шелихов прошение на высочайшее имя, чтобы призрели его жену и детей, оставляемых в сиротстве и нищете, ибо все, что имел, отдано было им на благо новоземельского дела.

Отписав бумагу, Григорий Иванович с утаенной обидой отсунул ее и вновь придвинул карту. Лицо его оживилось. Он знал: Портянка с ватагой шел в глубь Американского материка, Василий Звездочетов высадился на Курилах, видел Баранова, Бочарова и был с ними. Карта выскользнула из рук...

* * *

Спустя время, российские заокеанские владения были проданы царствующим домом Романовых Соединенным Штатам Америки за ничтожную сумму, во много раз меньшую, чем тратила на придворные балы и подарки любовникам императрица Екатерина.