За волной - край света

Идти к Бухаре вызвались братья Мичурины.

Готовились всю зиму. Старший из Мичуриных — Петр — за проводниками в Кяхту ездил и привез трех монголов, которые не раз в Бухару караваны водили. Раздобыл старые карты. Проводники уверяли — караван проведут, однако просили для охраны товара послать с ними поболее людей оружных, и таких в Иркутске сыскали. Иван Мичурин сбегал в Забайкалье, к бурятам, и привел табун коней. Низкорослых, мохноногих, привычных к дальним переходам и неприхотливых в корме. При нужде они и пустынную колючку жевали.

— Кони хороши, бачка, хороши, — хвалил старший из проводников с узкими, как ножом прорезанными, глазами и сильными пальцами мял и давил холку послушно стоявшему под его рукой жеребцу.

— До Бухары дойдет, бачка. — И торопил, торопил с караваном, говоря, что весна лучшее время для похода. — Позже, — пояснял, — упадет жара и тогда хода не будет. — Лицо монгола огорченно сминалось, он качал головой. — Вода уйдет глубоко под землю.

Меха, что еще были в лабазах компании, до последнего хвоста увязали в тороки, и караван ушел.

Шелихов с Поляковым, верхоконными, на тех же бурятских лошадках, провожали караван за город. Григорий Иванович с малолетства коней любил и сидел в седле уверенно, ловко, бодрил жеребца, припуская поводья. Поляков торчал на высоком монгольском седле, как собака на заборе, сползая то в одну, то в другую сторону, но, однако, молча трусил сбочь неторопливо втягивавшегося в таежную дорогу каравана. Морщился. Мужики поглядывали на него с ухмылкой. Кони беспокоились, шли трудно, с хлюпаньем вытягивая ноги из жидкой грязи, перемешанной с рыжей прошлогодней хвоей. Тайга была сырая, тянуло ржавой гнилью.

На третьей версте караван остановился. Натянув поводья, Григорий Иванович сказал:

— Все. Дальше сами идите.

И задержал глаза на братьях Мичуриных. Подумал: «На вас только и надежда. Ну, ребята, не оплошайте». Но не сказал того, а смотрел и смотрел, глаз не отводя.

Старший из Мичуриных подвинулся к нему:

— Григорий Иванович, не сомневайся. Все хорошо будет!

Обменялись, и караван тронулся. А когда последние лошади скрылись в распадке, Поляков вдруг сказал:

— Что это, Григорий Иванович?

Но Шелихов все еще смотрел вслед ушедшему каравану и не отозвался.

— Глянь, глянь! — настаивал Поляков и протянул к Шелихову руку. На белом отвороте рукава бараньего полушубка пепельным налетом лежала желто–серая пыль. Шелихов повернулся в седле и, занятый своими мыслями, скользнул взглядом по обеспокоившему Полякова непонятному налету на белой шерсти. Поднял лицо к небу. Желто–серую глинистую пыль нес теплый южный ветер. И только тогда и Шелихов, и Поляков разглядели, что желто–серым налетом накрывает дорогу, обочину, испятнанную осевшим снегом, стоящий за ней редкий пихтарник, и дальше, дальше над тайгой, над видимыми у горизонта пологими вершинами сопок кипит в небе все та же желто–серая муть. И Григорий Иванович и Поляков почувствовали, как пыль скользит по лицам, горечью оседает на губах, лезет в уши, застит глаза. Но ни это странное кипение в небе, ни горечь на губах не сказали ни Шелихову, ни его компаньону, что ветер и наносимая им пыль ударят по ним сокрушительнее злейшего татя. Теперь и вправду пришла беда.

* * *

Баранов был счастлив. Стараниями мореходов — Бочарова, Пуртова, Куликалова, других знающих мужиков, приспособленных к этому делу — была вычерчена большая карта российских владений по матерой земле Америки и прилегающим к ней островам. Да еще и так вычерчена, что не только земли показывала российские, но обозначались на ней все российские крепостцы, редуты и те места, где были установлены державные знаки. Одним взглядом можно было охватить заморские российские земли. Александр Андреевич знал, ныне хорошо знал, где и какие владения россиянам принадлежат, однако, только увидев все разом, до конца понял, каким богатством обладают, какие пространства прошли и закрепили за державой. Стоял перед картой пораженный, одновременно и гордясь подвигом россиян, свершившим сие неподъемное дело, и скорбя душой за жизни, положенные за эти земли. А ведомо было, что за каждую версту кровью здесь плачено.