За волной - край света

— Слава богу, Гриша. Жива, здорова, ждет, — закивал Иван Ларионович, — как не ждать? Ждет! Накануне виделись.

Голиков отсунул в угол счеты. Забеспокоился пуще прежнего:

— Да ты садись, садись. Небось намаялся в дороге?

С приходом внезапного гостя внешность комнаты изменилась, как ежели бы ветер в нее ворвался и все перемял и перепутал. И не то определяло внезапную перемену, что Шелихов разбросал тут и там свои заснеженные одежды, но громкий голос его, стремительные движения да и сам вид вовсе недомашнего человека — с красными от мороза руками, темным лицом, быстрыми глазами.

Григорий Иванович упал на заскрипевший под ним стул.

— Вот и славно, — сказал.

Иван Ларионович присел напротив и при свете наконец–то успокоившейся свечи вгляделся в Шелихова.

Старый волк был Голиков и шумный видел народ, и тихих знавал, но всегда хотел в глаза человеку заглянуть. Они его не обманывали. А шум, тихость покойная — это все, считал, пустое. Как одежка на луковице. Снимешь ее — и тогда только узнаешь: сладок лук или горек.

Глаза у Шелихова были бойки, и свежо, бело за крепкими губами выглядывали зубы, говоря с очевидностью: такой в дело вцепится — не оторвешь. И, словно подтверждая это, Шелихов спросил о деле.

Голиков порадовался: глаз боек у Гришки — значит, все ничего.

— Что ж дела, — ответил, усаживаясь поудобнее, — я писал тебе. Писал.

— В письме многого не скажешь, — возразил Григорий Иванович, — рассказывай. — Не терпелось знать ему.

И это тоже порадовало Ивана Ларионовича: когда человек нетерпелив в деле — значит, оно в крови. На такого положиться можно. Равнодушный страшен. А в этом разе хотя и беспокойство, но не по–пустому.

Иван Ларионович коротко обсказал о встрече с губернатором, о крючке судейском, что обскакал приказчика Лебедева — Ласточкина, об удачной распродаже на московских торгах.

В голосе угадывалось: ты в Охотске торопишься, но и я не сижу сложа руки. Тоже расстарался. Губы сложил Голиков в хитрую улыбочку: молодые–де спешат, а старики без суеты и шума, но дело основательно варят. И еще неизвестно, кто больше успевает. Так и понимать надо было его. Да так и понял старика Григорий Иванович, не без удовольствия приглядываясь к нему со своей стороны.

— Обошел крючок купчишек, — сказал Иван Ларионович, — обошел. Свои цены установили. Винишко все решило. А винца–то на грош купцы выпили в сравнении с тем, что потеряли. Вишь, как оно: ни огонь, ни вода, а мужику — великая беда. — И, уж вовсе довольный разговором, Голиков по–шутовски руки раскинул, всплеснул ладошками, будто в пляс пошел: — А? Повеселились! — И валеночком под столом притопнул. — Во как!

Такого он никогда не позволял.

Шелихов захохотал так, что Иван Ларионович даже отшатнулся.

— Тихо, тихо, — сказал, — полегче, полегче… — и огонек свечи ладошкой заслонил. — Эко тебя разбирает…

— Ну, порадовал, — выкашлянул Григорий Иванович, перхая горлом, — порадовал, Иван Ларионович. А меня–то, меня Лебедев чуть пинками со двора не проводил. Истинно пинками. Вот и наказали вы его. Наказали…

И опять захохотал.

Иван Ларионович строго на него прищурился. Шелихов замахал руками.

— Ладно, ладно, — сказал, — все.

Иван Ларионович скромненько голову нагнул и из нижнего ящика стола достал листочек. Листочек в ладонь, а цены ему не было. Не без гордости подвинул к Григорию Ивановичу. Подтолкнул ноготком.

— Глянь, — сказал без нажима, — вот она, выручка. — И довольно руки на коленях сложил, сунув пальцы в пальцы.

Григорий Иванович впился глазами в бумагу.

— Славно, славно, — шептали шелиховские губы, а глаза бежали и бежали по аккуратно выведенным колонкам цифр, — славно.

И вдруг, отодвинув расчеты Голикова, Григорий Иванович обмакнул перо, взял чистый лист, полетел по нему быстрой рукой.

Иван Ларионович с любопытством потянулся через стол.

— Смотри, — сказал Григорий Иванович, — вот что мы наворочаем с таким–то капиталом. — Метнул взгляд на Ивана Ларионовича. — Первое — новое судно заложим. Это будет…

Шелихов на мгновение наморщил лоб и легко вывел цифру, от которой у Голикова в душе захолонуло.

Перо от торопливости руки Григория Ивановича брызнуло по листу кляксами.

— Эко, как ты хватил… Не больно ли много берешь? — спросил Иван Ларионович с неуверенностью.

— Хорошее судно заложим. Надежное. Нет, нет, — возразил Шелихов. — Здесь жалеть нечего. Глядишь, через год–два мы, сил наберись, махнем в Кантон, в Макао. А? — взглянул на Ивана Ларионовича. Глаза играли веселыми искрами.

Иван Ларионович трудно проглотил слюну. От цифр на бумаге перед ним рябь пошла.

— Кантон, Макао, — сказал, — не далеко ли собрался?

— В самый раз, — ответил Шелихов, — в самый раз. А это на ремонт старых галиотов. — И опять рука Григория Ивановича черкнула цифру, что испугать могла купчину, будь он и золотом обсыпан. — Это, — торопился Шелихов, выписывая новую строку и довольно морща губы, — на навигаторские приборы.