За закрытыми ставнями

— Где им! — засмеялась другая. — У нашей–то муж с мамзелью амуры завел, и то сама не видит. А нам–то смех, иной раз животики надорвешь, глядя, как он ее околпачивает!

— Ну, и сами–то барыни, небось, в долгу не остаются, так ли мужьям рога насаживают, — откликнулась третья. —

Поглядите у Батюшкиных, сам и сама белобрысые, а Бобочка–то черненький, как жук, да и личиком похож на мусью, что у них в прошлом году барышень старшеньких музыке обучал.

— Светопреставление скоро! — вздохнула старушка, забрала своих скромно, но чистенько одетых деток и отошла с ними подальше от назидательных разговоров.

Вот появляются и мамаши.

Идут молодые дамы одни и с мужьями. Легкомысленно веселые с кавалерами, а степенные мамаши с дочками на выдачу замуж.

Почти все разодеты по последней моде. Шляпы, перчатки, туфельки, зонтики, сумочки — все по картинке.

Занимают места перед эстрадой, делают вид, что слушают музыку, а главное, что ее понимают, сами же незаметно осматривают туалеты друг друга.

Жутко за мужа, у которого жена окажется проще или не так модно одета. Придется ему провести не один неприятный час.

— Посмотри, душечка, — шепчет дочке одна мамаша, — Агатова свою Лизу как чучело огородное разрядила.

— О, мама, Лиза не теряет и не выиграет от костюма.

— Однако, за ней кавалеры увиваются.

— Кокетка, вертушка и кривляка.

— Ну, милая, мужчинам это нравится. Я давно тебе говорю.

— А я говорю, мама, что требую от будущего мужа оценки моего ума и развития.

— Смотри, не останься в старых девах с умом–то. По опыту говорю тебе: мужчины любят, чтобы барышня жеманилась, глазки им строила, охи да ахи разводила.

— Ш–ш–ш… — зашипели на них соседи.

— Заговори с своим соседом, Софи, — толкнула другая мамаша свою дочку. — Это молодой профессор и неженатый — я уж узнала. Но только придумай что–нибудь чувствительное, а главное, умное. Профессор не офицер, чтобы болтать с ним всякий вздор. Будет уж с меня этой военщины, — все бедняки и приданого ищут.

Дочка покосилась на профессора. Ничего, не дурак. Уронила сумочку…

Поднял.

Поблагодарила самой очаровательной из своих улыбок, мило опустила глазки и томно прошептала:

— Когда я слушаю музыку, я положительно уношусь с земли на небо. Особенно люблю Рахманинова — это мой любимый композитор. Вы тоже его заслушались?

— Сегодня в программе его нет совершенно. Это увертюра Глинки к «Руслану и Людмиле».

— Ах, я ошиблась! Они так похожи! Мама, встанем, мне жарко… Дурак и нахал! Какой же офицер позволил бы себе сказать барышне подобную грубость!

По кругу носится Волжина.

— А знаете, душечка, — наклонилась она к одной из разряженных дам, — Зенин ходит по всем домам и показывает платок, которым убийца вытирал свои руки, а потом в нем же уносил драгоценности.

— Что вы, с чего он взял, что это именно тот же платок?

— Я подробностей еще не успела расспросить, завтра узнаю.

Эта уже передает следующей:

— А знаете, Марья Петровна, Зенин нашел–таки следы убийцы. Удивительно способный молодой человек.

Марья Петровна передает Александре Ивановне:

— Зенин проследил убийцу, — он уже арестован.

— Что вы? вот интересно!

— Нужно узнать от Плевина, когда разбор дела. Я так люблю уголовные процессы.

— А Брандт? Неужели его выпустили?

— С какой стати! Хотя… сообщенные мне сведения касались только поимки убийцы.

Прерывая разговор, Марья Петровна поспешила занять свое место перед эстрадой.

— Ах, Боже мой, что она сказала? Марья Петровна! Ушла, несносная! Кажется, она сказала про Брандта, что он скончался? Ну да, конечно, я ясно слышала. Вот интерес

ное сообщение. Николай Николаевич, здравствуйте. Хотите, сообщу вам поразительную новость?

— Пожалуйста.

— Зенин поймал убийцу.

— Слава Богу! Все убеждены были в невиновности Брандта. По одному подозрению и вдруг томить человека.

— О, Брандту уж все равно: он умер.

— Когда, кто вам сказал?

— Слух идет, кажется, от Плевина.

— Тогда это источник очень серьезный. Жаль Брандта, а еще больше его больную старушку–мать.

В глубокой задумчивости пошел Николай Николаевич к трамвайной станции, где еле втиснулся в вагон, переполненный возвращающейся публикой, и случайно оказался рядом с корреспондентом очень распространенной утренней газеты.

— Что вы такой сумрачный, Николай Николаевич? Или вам чересчур бока намяли? — улыбнулся корреспондент.

— Какие там бока — не до них. Перед глазами так и стоить несчастная Марья Николаевна Свирская.

— А что? — насторожился корреспондент. — Нашли неопровержимые улики против ее сына?

— Хуже, батюшка: Брандт предстал перед Судьей, который видит сердца и не нуждается в уликах.

— Это слух на кругу?

— Нет, источник этого известия — Плевин.

— Ого!

— Ах, какое несчастье! Процесс потерял весь свой интерес, — раздался возглас молоденькой дамы.

— Почему? — удивился Николай Николаевич.

— Помилуйте, да ведь Брандт, говорят, беллетрист и красавец и вдруг на его месте окажется только какой–то предполагаемый мужик. Фи!..

Обрадованный приобретенными столь неожиданно сенсационными новостями, корреспондент выпрыгнул при первой остановке трамвая.

Глава 18 Начальство гневается