За землю Русскую

Данила выбрал дерево, стукнул по нему обушком. Гулко раскатилось эхо, откликнулось вдали и стихло, рассыпавшись замирающим звоном. Стройный ствол сосны вздрогнул так чутко, точно струна под пальцами гусляра. Ломая сухие веточки, обрушились вниз сорвавшиеся с вершины охапки снега. Данила прижался к стволу. Когда снежный ливень утих, Данила снял тулуп, свернул его мехом внутрь, положил в сторонке на зеленый куст можжевельника; отоптал снег вокруг ствола, поплевал на ладони и занес топор.

Рубил он истово, размеренными взмахами. Замерзшая древесина золотистыми щепами летела в стороны. От спины Данилы поднимался пар. И когда сосна с треском и шумом рухнула, ломая подлесок, Данила разогнулся, вытер рукавом пот. Передохнув, стал разделывать дерево на кряжи.

В первый день Данила свалил две сосны и разделал их. Комлевые кряжи он засек топором по срезу и, вбивая по щели один за другим клинья, разделал на пластины. Обтесал пластины на тес.

Вечером, пожевав хлеба, Данила долго сидел у костра. Ночью бор темен. Треснет от мороза дерево, осыплет снег. Шорохи бегут вокруг. Даниле не страшно. Не покидают лесовика думы об Олёнушке. Все мысли около нее. Знать бы, что с нею? Ждать ее или оплакивать потерянную.

Вспоминает Данила приезд на поляну Глины. Внезапно, налетом, под сладкие Семенковы речи подкрались к Даниле вотчинные стражи и спутали его. Он не видел, как горело займище, ничего не видел. И представляется Даниле, как напугалась Олёнушка, как бежала от злодеев…

Иногда вспоминался Ивашко, но и он теперь далеко; Ивашко ушел в поход с князем. Новгородское войско, сказывают, изгнало латинских меченосцев за рубежи. Теперь оно стоит в Пскове.

Всю неделю Данила пробыл в бору. Лицо его обветрело, потемнело от дыма костра. Вернувшись в городок, он принес с собою запах сосновой щепы и хвои, запах костра, дым которого прокоптил насквозь и тело и одежду лесовика.

— Жив? — увидев Данилу, смеясь, воскликнул Клим. — Ни мороз, ни зверь не тронул.

— Зверю до меня нет нужды, — усмехнулся и Данила. — Повыли было волки ночами, да идти на костер они не охочи: и какой толк! Живым я не дамся. И мороза у костра не страшно; жилье теплое, снегом укрыто.

— Валил сосны?

— Валил. Лес у поляны — по три кряжа из сосны, — похвастал Данила. — Прямослойные комли колол на пластины, тес тесал.

— Знать, горит у тебя топор в руках, — сказал Клим.

— Не чужой я в лесу, каждой сосне сват… И сердцу в борах легче.

— А я, Данила, припас тебе весточку. Велика ли она, мала ли — тебе судить. Может, по сердцу будет.

— О чем? — Данила с испугом и надеждой уставился на Клима.

— Были в городке люди из Медвецкого княжего погосту, сказывали побасенку… Осенью будто, недели две, почитай, жила в погосте у них пришлая девица, Олёной звали. Тосковала будто, слезы тайком лила, а о чем тоска — не открыла. Не осуждали люди девицу. Жила она у деда Левоника. По первым заморозкам ходила, сказывают, в боры. Наряжалась паробчиком. И до того ловка будто, что и хитрого зверя исхитряла.

— Нынче-то что с нею? — спросил Данила и вскочил с лавки. Глаза его пристально смотрели в лицо Клима, голос дрожал.

— Не торопи! — рассудительно, как бы не замечая нетерпения Данилы, сказал Клим. — Седни нету Олёны в погосте. Шли мимо полки на Псков, Олёна обрядилась паробчиком и ушла в войско. Перед уходом поведала о себе, сиротой сказалась. На погосте не видели ее после…

Данила тяжело, точно ноги перестали держать его, опустился на лавку. Опершись локтями о колени и охватив ладонями голову, долго сидел так.

— Спасибо, Клим, — наконец промолвил. Влажные глаза его искрились. — И верю тому, что ты молвил, и страшусь верить. Правда ли? — Он еще помолчал. — Вутре побегу на погост, разузнаю.

Сказал и с такой надеждой взглянул на Клима, что тот не вытерпел, молвил:

— Есть ниточка, Данила, а по ней, гляди, и клубочек найдется.

Глава 24 Стрелецкая потеха

Недели за две до великого поста Переяславский полк воевод Домаша и Кербета достиг рубежа Псковской земли на Суболическом[49] берегу Чудского озера. Полк привел Кербет, воевода Домаш остался в Пскове, с князем. В погостах и рубежных городках после бегства меченосцев от Пскова жили новгородские ратники и карелы.

Белая равнина озера, раскинувшись в стороны, уходит в непроглядную даль. С запада к самому берегу подступает лес. Он покрывает окрестные холмы. Избы погоста до того занесены снегом, что издали кажется — и погост и все вокруг замерло в глухом снежном омуте. Только дымки, которые вьются над крышами, показывают, что избы обжиты, что в них есть люди.