За землю Русскую

— Истинную правду, ваша милость. Торг богат в Новгороде, и мы имели многие льготы.

Отец Биорн с сокрушением вздохнул.

— Потворство еретикам и язычникам есть кощунство, — нравоучительно, сухим тоном произнес он. — Нет прощения грешнику, скрывающему от лица церкви козни врагов. Спрашиваю тебя, сын мой, — голос отца Биорна прозвучал жестче и требовательнее, — скажи, не скрывая ничего и не утаивая, о всех утеснениях, перенесенных тобою и товарищами твоими в земле русов.

То, что сказал отец Биорн, смутило Христиансена. Он не мог объяснить причины внезапной суровости духовника правителя. Хотя Христиансен и не чувствовал за собою вины, но при напоминании о «прощении церкви» невольный страх заставил его вздрогнуть. Он хотел еще раз сказать о льготах, какими пользовались в Новгороде гости из Висби, о приветливости князя Александра, который говорил с ними перед отплытием, но при взгляде на сурово хмурившееся лицо святого отца спохватился. Вместо желанных слов Христиансен принялся бормотать:

— Я не лгу, ваша милость. В Новгороде никто не чинил нам зла, не утеснял. И мне, и товарищам моим оказывали почет по положению нашему…

— Замолчи! — резко произнес отец Биорн. — Бог совершил чудо, спасая тебя от морской пучины, Генрих из Висби. Когда смерть в образе бури витала над тобою, он, всемогущий, повелел стихиям выбросить тебя на берег. Участь твоих товарищей миновала тебя. Но ты, как вероотступник, не радуешься милосердию творца. Уста твои извергают похвалы еретикам русам. Ты восхваляешь то, что ввергло тебя в несчастие, превозносишь доброту тех, чье слово подобно блевотине. Торг с неверными и еретиками развратил и погубил твою душу. Уйми гордыню свою, Генрих из Висби! Скажи все, что испытал ты, и я, служитель церкви Христовой, отпущу твой грех.

Каждое слово отца Биорна колючками шиповника вонзалось в сердце Христиансена. Лицо его побледнело. Отец Биорн говорил о лжи, о потворстве еретикам, но он, Генрих Христиансен, не повинен ни в том, ни в другом. Он всегда был добрым католиком и все, что положено, давал церкви от своих доходов. Генриха Христиансена никто еще не обличал во лжи. И в Висби, и всюду, где приходилось бывать ему, честность его ставилась в пример другим. Тем неожиданнее и горше прозвучали тяжкие обвинения, которые услышал он из уст духовника всемогущего герцога.

— Я несчастен в несчастий своем, ваша милость, — желая восстановить истину, произнес Христиансен. — Но я не лгун и никогда не был им. Я готов все, что сказал, подтвердить клятвами.

— Не клянись! — снова оборвал Христиансена отец Биорн. — Диавол хитростями своими ослепил тебя. — Не гнев, а сокрушение о чужих грехах слышались теперь в голосе священника. — Рука Промысла указала тебе путь и привела в стан крестоносного войска, чтобы поведал ты правду о земле по ту сторону моря. Велика и обильна она, но люди, населяющие ее, хуже язычников. Отпав от единой апостолической церкви и святейшего престола, они погрязли во грехах и беззакониях. Как бездомные псы, скрываются они в лесах, грабят и убивают мирных путников. Достойно ли верного сына католической церкви взирать без душевной скорби на козни диавола! Войско нашего христианнейшего короля, да хранит его бог, несет мир и спасение заблудшим. С именем пресвятой девы и со знаменем креста вступит оно на землю русов. Почтенный Генрих из Висби, сможешь ли ты забыть то, о чем говорил мне? Во имя бога и славы его пусть уста твои произнесут приговор еретикам и отступникам! Ты скажешь, что обездоленным и несчастным явился к нам из пределов новгородских, что разбойники русы отняли у тебя добро и схватили твоих товарищей. Святая церковь благословит тебя…

Голос отца Биорна ласкал слух. Пальцы его рук, сложенные на животе, шевелились, словно перебирая невидимые четки. Христиансен не мог оторвать от них взора. Безотчетный страх охватил его. Из слов отца Биорна он понял одно: именем бога и святой церкви священник требует от него лжи. Может ли он, Генрих Христиансен, противиться этому? Не явится ли в глазах церкви упрямство его потворством еретикам? Христиансен мучительно думал, стараясь понять и осмыслить положение, в каком он неожиданно очутился. И чем дольше длилось его молчание, тем сильнее тревожил страх перед могуществом церкви. Мрачная картина жизни в стране, которую он недавно покинул, нарисованная священником, перестала наконец смущать его совесть. Христиансен решил, что глаза его и уши могут лгать; гостеприимство, каким пользовался он и товарищи его в Новгороде, — не есть ли обман и заблуждение памяти?

— Понял ли ты, сын мой, какой тяжкий грех совершаешь, упорствуя велению святой римской церкви? — спросил отец Биорн, внимательно наблюдавший за той душевной борьбой, какая отражалась на лице Христиансена.

— Да… Я готов поведать. Я скажу, что сталось со мною и моими товарищами в земле Новгородской, скажу так, как советуете сказать вы, ваша милость.

Отец Биорн, благословляя Христиансена, поднял руку.