За землю русскую. Век XIII

После битвы он отыскал сего воина. Узналось: Рогович Александр-Милонег, иконописец, художник, гончар, мусией кладёт иконы. Староста гончарской братчины. А эти, что с ним, — его ученики, подмастерья... На шведов сам захотел пойти: «Душно нам от них, новогородцам».

Князь тогда похвалил его за доброе ратоборство, помянув его пород псом ратным строем. И вот этот самый человек стоит сейчас перед ним, повинный в лютом кровопролитии, в мятеже, закованный в кандалы... В тот день, после Невской битвы, он весело тряхнул рыжими кудрями в ответ на похвалу князя, рассмеялся и отвечал: «Твоего чекана люди, Александр Ярославич!..»

«Плохой же я чеканщик...» — подумал Невский, глядя сейчас на стоявшего перед ним понуро гончара. Он решил пока не устрашать вождя мятежников, а вызвать его на откровенную беседу, — кто знает, если раскается чистосердечно, то и добиться для него помилованья — перед посадником, владыкой и перед всем советом.

Князь ступил несколько шагов к гончару.

   — Ну, тёзка, оказывается, мы с тобой в одной каше наспали. Я тебя помню... — спокойно и даже доброжелательно сказал он.

   — И я тебя помню! — угрюмо отвечал Рогович. — Паевали в одной бра́тчине — верно! — в одном котле, да только пай вынули разный: тебя уж Невским зовут в народе, а меня... в земляном по́рубе гноят, да, должно быть, и на глаголь скоро вздёрнут!..

Александр Ярославич не ожидал такого ответа.

   — Но торопись на глаголь! Успеешь! Оттуда ведь редко кто срывается. Пенька в Новгороде, сам знаешь, добран — верёвка не порвётся!.. Да только я так мыслю: не для верёвки такие шеи, как твоя!.. Видел тебя доблестным!.. И как это тебя угораздило? Когда я услышал о тебе, то сперва не поверил. Художник, думаю, добрый, изограф, гончар!.. Нет, не поверил.

И Александр, расхаживавший по комнате, остановился и развёл руками.

   — Зря не поверил!.. Что сделал, то сделал: того не отрекаюсь! — ответил Рогович.

Он опять произнёс эти слова с каким-то странным носовым призвуком, словно бы у него был тяжёлый насморк, не дающий дышать.

   — Подойди! — приказал Александр.

Рогович не двигался.

Тогда Невский, в два шага, сам вплотную приблизился к нему. Рогович быстро отдёрнул голову. Страшное подозрение мелькнуло в голове князя.

   — Тебя били, что ли, в порубе? — спросил Александр.

   — Нет, блинами потчевали! — отвечал Рогович.

И тогда только заметил Александр багровые припухлости и кровоподтёки на лице пленника.

Князь был неприятно смущён. Он как-то не думал никогда о своих заключённых и о том, каково им приходится. «Брошен в поруб — стало быть, виновен! — рассуждал Невский. — Что ж думать о них? И добрых людей всех не обдумаешь!..» И всё, что совершалось в княжеских тюрьмах ужасного, ничуть не возмущало его: даже верховные иерархи церкви признавали преступников и злоумышленников достойными казней. Но вот что такого человека, как Рогович, — и художника, и кровь свою не щадившего в битвах под его вождением — били у него, у Александра, в темнице, — это вызвало смущение в душе Невского. Он подошёл вплотную к художнику и движением крепких, как тиски, крупных своих пальцев развёл толстые медные пластины наручней, словно они были из сыромятного ремня сделаны: сперва — одну, потом — другую. Развёл их и швырнул на пол.

Дверь открылась, и, обеспокоенный резким звяком оков, дверник судебной палаты, с длинным топором на плече, всунулся в комнату.

Александр махнул на него рукой, и голова дверника скрылась.

Гончар тем временем стоял, поворачивая перед глазами замлевшие кисти рук и осматривая их. Потом поднял глаза на Александра и, усмехнувшись, спросил:

   — Не боишься, что убегу? Ведь я же отчаянный!.. Али вот хвачу тебя ножиком!..

   — Что отчаянный, знаю, — спокойно возразил Александр. — Зарезать ты меня не зарежешь: не пакостник!.. А бежать... зачем тебе бежать, когда, быть может, я и так тебя отпущу. Покайся — дарую тебе пощаду!..

   — Уж как ты добр до меня! — насмешливо ответил Рогович.

Это был поединок! Кровавым потом души давался и тому и другому каждый удар, каждый натиск на противника. Невский сознательно дал полную волю выкричать себя этому измученному, озлобленному человеку. Он слушал его, стиснув зубы. Никто и никогда, даже самое вече Новгородское не дерзало швырять ему прямо в лицо всё то, что выкрикивал сейчас — то ярясь, как безумный, то затихая и глумливо покорствуя — этот человек, полураздавленный пораженьем и уж обречённый смерти.

Ho иногда князь терял хладнокровие и грозно возвышал голос.

   — И чем зло? — кричал Невский. — А вот — эти ваши сходьбища, да пиры, да братчины, да восстания!.. А медь на татар, на Берке, вечем своим не зыкнете: на версту вас, не далее, слышно от Новгорода, когда орёте!..