— Ошибся, князь, малость! — возражал сквозь напускное смиренье гончар. — И зачем нам орать? Господин Великий Новгород, когда и шепотком на вече словцо скажет, так его и за Рейном слышат, и на Тоболе, и на Студёном Дышащем море, и до горы Арарат!.. А уж тебе, на Городище твоём, завсегда слышно будет!.. Смотри, Ярославич! — предостерегающе сказал Рогович. — Вот этак же давний дед твой, Владимирич Ярослав, порубал наших новгородцев — что ни лучших мужей, — а потом не он ли всячески себя клял, да чуть не ногтями готов был их из могилы выцарапывать, да чуть не в ногах валялся у господина Великого Новгорода: «Помогите, спасите!..» Смотри, как бы и с тобою того не было! Ныне, страха ради татарского, всех нас готов переказнить, что не хочем дани платить проклятым. А там, как надоест самому с поклонной шеей в кибитках ихних стоять, да вздумаешь клич кликнуть, ан глядь: и нету с тобой мужиков новгородских!.. Я ведь не за себя!..
— И я не за себя! — угрюмо отвечал Невский.
Помолчали. Первым на этот раз начал гончар. Голос его проникнут был тоской и предсмертной задушевностью.
— Вот что, Александр Ярославич, — сказал он, глядя на Невского исступлёнными глазами, из которых один, левый, заплыл нависающей багровой бровью. — Я ведь у смерти стою — чего мне лгать?! Ты меня послушай: ведь если бы
Невский прошёлся по комнате, от стены к стене. Затем остановился перед Роговичем и спросил приглушённым, но сурово требующим голосом:
— А зачем же ты тогда велел кричать в народе, что я татарам Новгород продал?
— А чем же было иначе народ на тебя подвигнуть? — откровенно признался гончар. — Того ради и сделано!.. Да что ты меня пытаешь? Успеешь ещё! Кто ты мне? — Он снова поднял голос до крика. — Пришелец ты нам!.. Кесарем хочешь быть надо всей Русской Землёй... через ярлык татарский!.. Ну и цесарствуй на Владимирщине своей, а к нам не лезь!.. Нам Новгород — кесарь! Уж как-нибудь отстоим!.. С тобою пути разошлися, тогда другие государи помогут, то, которые татар не трепещут!.. Нам, Великому Новгороду, только свистнуть! — любой князь кинется на княженье к нам. И уж по нашим грамотам станет ходить, нашу волю творить, а не то что ты... Ты нам свободу застишь! Где она, прежняя наша свобода? Душно нам от тебя, новгородцам! Ты погляди, что творишь! Новгород в мыле, что конь загнан!.. Бока в кровь разодраны... Кровью харчет!..
— Ты лжёшь всё! — опаляя его неистовым, но ещё управляемым гневом своим, вскричал князь. — Ты лжёшь и клевещешь, аки Сатанаил!.. Мира и тишины хочу на Русской Земле!
— Да уж на что тише! — язвительно ответил гончар. — На вече только одного тебя и слыхать!.. Где оно, вече наше? В мешке у тебя! Да и завязано! От дедов твоих пошло насилье! Дед твой Всеволод тридцать лет нас мучил!.. У вашей семейки, суздальской, горстище, что беремище!..
Ярославич вспыхнул и поднял над головою пленника сжатый кулак: ещё немного, и Александр раздробил бы ему череп.
Рогович даже и не подумал отстраниться.
— Убить хочешь? Ну что ж!.. Новгород Великий без меня стоять будет: листьев у дуба много... Да и без тебя тоже простоит!
Он смолк и смотрел, что станет делать Ярославич.
А Ярославич, тяжело дыша, опустил руку и отошёл к окну.
Как бы чуя в недобром молчании князя, что сейчас будет положен предел всему тому, что здесь совершалось, Рогович торопился всадить в гордое княжеское сердце как можно больше своих отравленных стрел,
— Вы на что ставлены?.. — кричал он. — Чтобы за вашей рукою княжеской, за щитом да за мечом вашим Земле быть сбережённой!.. А вы?! У тебя, во Владимире, Неврюй, как свинья рылом гряду огородную, так и он всё испроверг и разрыл... Где дворцы ваши белокаменные, дедов твоих? Где пречудных и дивных мастеров изодчество? А что в церквах, соборах, где сам мастер Пётр, и Микула, и Абрам труждалися?! Всё испохаблено, осрамлено, расхищено!.. Да разве стоило для вас, для князей, нам, художникам, зодчим, после того трудиться?! Да на что вы и нужны после этого? Воевали мы, новгородцы, и без вас, без князей, не худо! — выкрикивал он. — До Оби, до Тобола дошли!.. И там наша хоругвь новгородская возвеяла!..