За зеркалами

Удивилась его предложению, за всё это время мы, если и выезжали вместе, то только из участка и на полицейской машине. Всё же так и не сблизились настолько с помощником, чтобы общаться вне рабочего времени, да и особым желанием не горели ни он, ни я. Томпсон не мог мне простить, и я была в этом абсолютно уверена, того, что я «нагло заняла его место», ну а я презирала мужчин, которые ищут причины своих неудач в других людях. Признание собственной никчёмности, едва прикрытое сетованиям на судьбу, на соседей, на коллег и на прохожих.

— Приезжай.

* * *

— На месте.

Люк вышел, ожидая, когда я покину автомобиль и подойду к нему. Практически всю дорогу мы оба молчали. Наверное, ничего нет хуже, чем осознавать собственное бессилие, особенно когда от твоих решений зависят жизни. Жизни маленьких детей. Как игра вслепую. Ты делаешь шаг вперёд и радостно выдыхаешь, понимая, что не споткнулся. Ещё один и, возможно даже, третий…чтобы после не просто упасть, а провалиться в самую пропасть, цепляясь за острые торчащие выступы скал. Каждый раз глядя на тела убитых детей, я ощущала не просто дикую злость на подонка, терзавшего их, но и бессилие…будто стояла по колено в вязком болоте на дне той самой пропасти, и грязная вонючая жижа утягивала меня всё ниже, всё глубже. И каждое новое тело — это шанс…Боже, как же страшно и цинично было это осознавать, но каждое новое убийство было для меня не просто пинком вниз с той самой скалы, но и шансом в итоге найти в этом проклятом болоте любую зацепку, любую, даже самую невзрачную и кривую корягу, любую возможность выбраться наверх. Трагедия для одних, оно становилось неким шансом на победу в этой игре для других.

И я знала, что Люк думал о том же. Ни один из нас не мог признаться, что едет не просто на вызов, не просто на место преступления, а чтобы продолжить игру с психом, в которой пока мы безнадёжно проигрывали, при этом не переставая надеяться на то, что эта мразь ошибётся. Сегодня. Сейчас.

— Бобби Доусон, десять лет, блондин. Обнаружен в сарае отцом, из сбивчивого рассказа которого поняли, что мальчик убит и привязан к стулу.

Пройти мимо нескольких полицейских, стараясь не вслушиваться в истерические крики родных мальчика, прерываемые громкими рыданиями и проклятьями в адрес ублюдка, сотворившего всё это. Пригнувшись вошли в небольшую постройку. У дальней стены — сено, сваленное в маленькие стога. Его запах смешивается со стойким запахом крови, пота и мочи, вызывая тошноту, заставляя прикрывать рот и нос ладонью, чтобы не задохнуться в этом смраде.

— Оп-па, — Люк шагнул вперед, остановившись напротив стула с привязанным к нему веревками телом ребенка, — та же картина, — тыкая пальцем в воздухе, — горло, слёзы, стул, веревка. Ничего не меняется. Хм…помимо одного.

Мы оба оглянулись с ним по сторонам в поисках обязательного до этого момента атрибута — зеркала.

— Как думаешь, Арнольд, он решил не тащить в сарай зеркало, или это не наш клиент?

— Я думаю, нам нужно здесь ещё раз всё осмотреть, потом делать выводы.

— Скоро приедет эксперт. — Люк перешагнул через валявшиеся на земле вилы и подошёл к мальчику, заглядывая тому через плечо в лицо, — И всё равно установит, что был контакт. Как бы ты назвала нашего парня, Ева?

— Как назвать того, кто мучает и режет мальчиков, а после, как только вдоволь надругается над их телами, одевает и усаживает на стуле перед зеркалом? Больное ничтожество?

— Ну же, Арнольд, давай включим фантазию?

— Жалкий импотент?

— Фу как не пристало девушке с твоими корнями…

Я подошла к нему, наблюдая за тем, как продолжает капать на пол кровь из перерезанного вдоль горла ребёнка.

— Его называют Живописцем, — Люк сел на корточки и достал блокнот и карандаш из кармана пальто.

— И они оказывают ему честь, о которой даже не подозревают. Знаешь, почему нельзя давать таким уродам имена?

Люк склонил голову, глядя на меня снизу вверх и демонстрируя свою готовность выслушать. А я…я закрыла глаза, выдыхая через рот воздух и воспроизводя по памяти слова, сказанные мне совсем другим человеком.

«Они не более, чем больные, никчёмные, ущербные людишки со своими проблемами из детства или из какого-нибудь страшного прошлого. Как правило, это жертвы обстоятельств, сломавшиеся, не сумевшие дать отпор своим обидчикам, взрастившие эту свою обиду до невиданных высот, придавшие ей значение целого мира…и им со временем становится слишком одиноко в этом мире. И эти твари решают наполнить его. Криками, воплями, мольбами, трупами. Они с готовностью заполняют всем этим свой пустой, никому не нужный мир, чтобы после вспоминать каждую минуту, проведённую в компании с чужим страхом. Слишком большая честь называть таких трусов именем. Это своеобразное признание их заслуг. Каждый из них считает себя гением среди людей и Дьяволом сотворённого ими же Ада…».

Посмотреть на застывшего Люка, на замерший на блокноте карандаш в его руках, пока в голове раздается голос Натана Дарка, продолжающий говорить.