За зеркалами

За волосы цвета ночи к себе притянул и вонзился сзади под её скулёж жалобный. Зубы стиснул, когда обхватила, словно кулаком, и взвыла, потому что не было никакого желания дать ей привыкнуть, расслабиться. Только глаза закрыть и представить на её месте другую сучку. Такую же темноволосую, стройную…и ни черта не такую же. Мерзкое ощущение от того, что знаю: у неё глаза другого цвета, и кожа, и пальцы не такие длинные, и шея ни хрена не настолько изящная, и пахнет от неё не корицей. Лекарствами воняет, я её со смены как раз вытащил. Потому что не хотел заморачиваться и новых цеплять или снимать за деньги. Времени не было. Неа. Ни искать, ни говорить. Лишь драть жёстко и беспощадно под её стоны и вопли.

К себе дёрнул за шею, и женщина выгнулась и закричала, цепляясь пальцами за стерильно-белые простыни, а я глаз не мог отвести от двух букв, вырезанных на её затылке. ND. Мои инициалы. Знак особой принадлежности. Нет, это не значило, что её не мог трахать другой мужчина. Это всего лишь означало, что я смогу отыметь её в любой момент. Эти наивные дурочки думали, что инициалы давали им какие-либо привилегии. Особенно те, кто был незамужем и почему-то считал, что их дырка между ног и тот факт, что они дали мне её попользовать, имеет хоть какую-либо ценность…некоторые идиотки любили щеголять ею, делая высокие причёски и демонстрируя буквы окружающим. Считали, что я выделял их из толпы, или придавали какой-то особый смысл, называли «ритуалом». Смешно. На самом деле меня забавлял сам процесс. Мне нравилось смотреть, как окрашивается их кожа красным, нравилось, как выглядят окровавленные буквы моего имени на женском теле. Точнее, на моих живых игрушках. Мой собственный логотип на них. Ведь с игрушками можно обращаться как угодно, их можно даже сломать, разбить или изуродовать, и даже тогда игрушка не посмеет высказать своего недовольства.

* * *

Отпустил Элен только после того, как, наконец, кончил. После того, как вертел её всю ночь, словно самую настоящую куклу. Обозлённый. Не на неё, а на себя. За то, что в мозги въелась эта маленькая богатенькая дрянь с глазами цвета синего неба, и не желает вылезать из них, как бы ни старался вытряхнуть её. И словно последний кусок дерьма, получил разрядку, только когда опустил шалаву на колени и долбился ей в рот, закрыв глаза и представляя, что это губы Евы обхватили меня и неистово сосут. Что это она впивается ногтями в мои бёдра, и яркими вспышками воспоминаний, как стонет мне прямо в рот, закатывая глаза и насаживаясь на мои пальцы…такая красивая в этот момент. Настолько моя, что яйца поджимаются от дичайшего возбуждения, а член начинает дико пульсировать в преддверие оргазма. И сразу после него окатило чувством презрения к самому себе — никогда не был зависим от одной женщины настолько, чтобы думать о ней с другой…чтобы, мать её, не кончать из-за неё с другой.

Лежал на гостиничных простынях и смотрел, как собирает свои разбросанные по полу вещи, передвигаясь на шатающихся ногах, как обычно, молча и стараясь не смотреть мне в глаза. Элен — девушка опытная, знает, что меня раздражает абсолютно любой контакт после секса. Никаких прикосновений. Никаких объятий. Никаких разговоров. Мы оба кончили. Оба использовали друг друга самым правильным способом, и нам больше не о чем говорить.

Захлопнулась дверь, и я отвернулся, уткнувшись лицом в подушку и думая о том, что когда-нибудь вот так же будет уходить Ева Арнольд. Молча и после горячего секса. Так же, как все до неё и все, кто будет после, пахнущая мной и с моими отметками на затылке.

Не знаю, какого хрена уступил ей. Не мог сам себе объяснить. Тем более, когда она так жарко кончала на мою руку. Тем более, когда знал, что стоит всего лишь подтянуть к себе, развернуть спиной к окну…

Возможно, потому что слишком искренней оказалась её просьба. Дьявол, а она ведь даже не попросила, но её голос. Он сорвался. А я…я не захотел сломать окончательно. Иногда за словом «прошу» или «пожалуйста» стоит так мало, а люди слишком много внимания уделяют этим словам. Я не умел просить. И всегда злился, когда просили о чём-то меня. Особенно люди взрослые. Словно признавая свою немощность и бессилие. Жалкие слабые идиоты, предпочитающие унижение и помощь со стороны борьбе.

Но и такая, как Ева Арнольд, дочь самого Марка Арнольда, имя которого многие произносили только шёпотом и только с оглядкой по сторонам, навряд ли умела вот так умолять, как умоляла меня. Без этих унизительных терминов, но с таким отчаянием, что не смог проигнорировать.