За живой и мертвой водой

Вояка в мазепинке, недоверчиво поглядывая на Юрка, опустил карабин. Тимкив вышел вперед, увидел окровавленный нож в руке Юрка, убитую старуху за порогом, обрадовался, засмеялся.

— О, здесь наш козак молодой уже погулял… Что ж ты, Юрко, с одним ножом, без карабина? Возьми хоть ружье. — Перехватив в левую руку свою винтовку, он снял с плеча двустволку и протянул ее хлопцу: — Пошли с нами! Тут где–то этот проклятый лях, кривого Зарембы сын, прячется.

С улицы донеслись крики: «Сюда, хлопцы! Вот он!»

Оба вояки выскочили из сенец, побежали к воротам.

Чудо свершилось. Брат, любимый брат спас его. Одним своим грозным именем… Теперь в его руках — ружье. Заряжено? Да, патроны в обоих стволах. Спасибо, брат…

Юрко провел ладонью по лицу, вытирая выступивший пот, вернулся в хату. Стефа стояла за дверью с закрытыми глазами, прижав к себе онемевшего от страха мальчика, губы ее шептали слова молитвы. Юрко опустил глаза. Он не верил в бога и знал, что никакие несчастья не заставят его признать, поверить в то, чего нет, что выдумали бессильные, отчаявшиеся, сломленные бедой люди. Но в эту минуту ему захотелось, чтобы бог существовал, безразлично чей бог — христианский, мусульманский, языческий, лишь бы был он действительно всевидящий, всесильный, справедливый. И Юрко не решился прервать молитву любимой. Он даже чувствовал себя виноватым, что не может присоединиться к ее горячим мольбам.

Им посчастливилось выйти из хаты незамеченными, и через несколько минут они были в поле у копен. Стефа с братом на руках шла следом за Юрком, тащившим на плечах узел, все ее богатство. Девушка ни о чем не спрашивала хлопца. Она отдалась на его волю и рассудок, признала в нем своего защитника, доверилась и покорилась ему.

Юрко вел в свое село Подгайчики, там жила тетка Стефы, родная сестра ее отца. В хате Гнатышиных Юрко надеялся найти хотя бы временный приют для Стефы и ее маленького брата.

…Давно–давно клал печи в новых хатах соседнего польского села Бялополье Семен Олящук. Был молод Семен, считался бесхитростным чудаком, но руки имел золотые. Не дымили его печи и при сырых дровах в ненастную погоду, быстро нагревались, долго держали тепло. Любил молодой мастер, как бы шутки ради, украшать творения своих шершавых, потрескавшихся рук каким–нибудь узором, а то и рисунком, сделанным из кусочков цветного стекла, черепков разбитой посуды, искрящихся камешков: то конек по комину скачет, косясь на хозяина голубым стеклянным глазом, то белка камешек–орешек в лапках держит, а то луна полным лицом сияет, точь–в–точь лысый добродушный кум после третьей чарки… Печь как печь, а глянешь, и улыбнуться хочется.

Пришла поглядеть соседская дивчина Яся и ахнула. Точно в святое воскресенье на себя в зеркало глянула. На сыром, еще не беленном комине стоит она в праздничном наряде, красных сапожках, с лентами в светлых косичках, держит на вышитом полотенце пышный каравай. А печник–шутник свой нехитрый инструмент в торбу складывает, голову наклонил, смеется.

Не прошло и года, убежала из родного дома Яся, — единственная дочь у родителей, кичившихся и в бедности своим шляхетским происхождением. Исчез и чудаковатый печник. Слух прошел, что где–то в соседнем воеводстве кладет он за небольшую плату на добро и радость людям свои прочные, веселые печи и помогает ему в работе не то жена, не то любка. Вернулись они повенчанные, с ребенком в пеленках. Украинец и полька по роду, греко–католик и римо–католичка по церкви.

Хоть не были в диковинку такие браки, все же родственники встретили молодую пару холодно, со скрытой враждебностью. Сваты друг с другом не знались, шляхтичи зятя в гости не приглашали. Семен Олящук всего этого к сердцу не принимал, построил на заработанные деньги маленькую хатку, выложил печку с роскошным петухом на комине и зажил с Ядвигой и маленькой дочкой под своей крышей, сам себе хозяин и судья. Чудно только было смотреть со стороны, когда в воскресенье они выходили из хаты вместе и тут же расходились в разные стороны: Семен шел к серебристо–серой деревянной церкви, Ядвига вела девочку в островерхий кирпичный костел, выстроенный в украинском селе богатыми польскими осадниками. Он к своему богу, она к своему…

Когда советские войска освободили Западную Украину, осадники переехали в Польшу. Ксендз тоже покинул свою плебанию, и в ее просторных комнатах разместились начальные классы открытой в Подгайчиках неполной средней школы. Теперь по воскресным дням Ядвига отправлялась со Стефой слушать службу божью в родное Бялополье. «В костел пани идзе зе свей цуркой, — насмешливо цедила сквозь зубы по–польски тетка Юрка, увидев выходившую с дочерью на улицу соседку. — Яка пани ест файно, элегантски убрана. Не естем мужичка, естем правдзива гонорова полька».