За живой и мертвой водой

— Убежден, что это дело рук немцев, — сказал он горячо, — кровавая провокация! Они мастера на такие вещи. Эрих Кох, когда его назначили гаулейтером Украины, заявил своим подчиненным: «Если украинец пойдет убивать поляка, а поляк — украинца, я не стану препятствовать, отговаривать. Пусть режут друг друга сколько им угодно. Если между делом они прикончат какого–нибудь уцелевшего еврея, я буду прямо–таки в восторге». Вот как острят гаулейтеры. Классический прием завоевателей — разделяй и властвуй.

Полковник сердито прошелся по комнате. Остановился у стола, взял из папки какой–то крохотный конвертик, сжав зубы, посмотрел на него и положил на прежнее место.

— Ну, ладно, Ярослав… Спасибо за рассказ. Скажи, тебе удалось побывать в родном селе?

— Побывал… — неохотно ответил хлопец. — Три дня жил дома, на чердаке.

— Как семья? — поинтересовался Горяев. — Все живы, здоровы?

Ярослав облизал губы, опустил голову.

— Видел мать, сестру, брата… — выговорил он тихо, с трудом. — А тато… Тата нашего нет в живых. Убили…

— Немцы?

Короткий вздох, похожий на стон человека, старающегося пересилить боль, вырвался из груди хлопца.

— Нет, наши. Свои… — еще ниже опустил голову Ярослав. — Мне мама рассказала, как было. Я только ушел из села, как тут явился сын нашего попа… Тоже Славка — Ярослав Лукашевич. С ним пять человек. Наши люди, я их всех знаю… Схватили тата, вытащили на гостинец^[5] и начали бить кольями по голове. Потом бросили на дорогу под гусеницы немецких танков. Ну, а Михась, младший брат мой… Тоже, считайте, погиб. Сейчас он у бандеровцев, в сотне.

Никогда еще Оксана не видела Горяева таким взволнованным. Затаив дыхание, полковник глядел на чубатого хлопца, видимо, пораженный всем тем, что от него услышал. Лицо его побледнело, застыло.

Ярослав поднял голову, он уже овладел собой. Понимая, что Горяев ждет его объяснений, он вздохнул, беспомощно развел руками.

— Нашему Михасю восемнадцать лет. Видел я его, правда, ночью, в темноте, разговаривал с ним. Плачет… Он меня любит, я для него — все. Я его стыдить, ругать начал…

Слезы потекли из заплывшего глаза Ярослава, и он начал стирать их грязным пальцем со щеки. Горяев нагнулся, достал из шкафчика бутылку водки, ударил ладонью по цонышку, выбил пробку. Водка забулькала в алюминиевых кружках.

— Выпьем! — сказал полковник, раздавая кружки, и скупо усмехнулся. — Тост без изменений: «Смерть фашистским захватчикам!»

Чокнулись. Ярослав выпил, не стал закусывать, только вытер рукавом пиджака губы.

— Вот как случилось с Михасем, — сказал он горько. — Наше село почти у самой границы. Когда началась война, Михася дома не было, черти его со школьной экскурсией в Перемышль погнали. Был бы он дома, он бы со мной тоже на Восток ушел. Ну, а мне ждать нельзя — немцы близко. Тато говорит: «Иди, а то поздно будет…» Я ушел, а Михась остался. Вскоре после того, как тата убили, прошел по селу слух, что и я погиб в дороге от немецкой бомбы. Михася начали тягать в полицию, допрашивать. Потом в Германию забрали, он с дороги убежал, вернулся в село, прятался в схроне^[6]*. Узнали об этом бандеровцы и сказали ему: хочешь жить, иди в нашу армию, будешь добывать украинскую державу от Сана до Кубани, а не хочешь нас послушать — пеняй на себя. Он и пошел… Сейчас он уже роевой, вроде как командир отделения, и не Михась Ярош, а друг Чуб. Псевдо такое. У них все под псевдами.

Ярослав замолчал, видимо, собираясь с мыслями, мельком взглянул в сторону молчаливой девушки, стараясь понять, кто она и почему полковник счел нужным, чтобы она присутствовала при их разговоре.

— Но как он настроен, твой брат? — спросил Горяев. — Стал убежденным националистом?

Победная торжествующая улыбка скользнула по губам Ярослава.

— Такой убежденный, как я… Думаете, он забыл, кто нашего тата мордовал? Просил, умолял, чтобы я его взял с собой. Куда я его возьму? Говорю: «Оставайся пока у бандеровцев, служи. Придет время, мы за нашего тата рассчитаемся…» — хлопец взглянул на полковника вопросительно. — Правильно я рассудил или не одобряете?

— Одобряю, — твердо сказал Горяев. — Он нам может помочь, твой Михась. Скажи, трудно было тебе… путешествовать? Не задерживали?

— Было… Отпускали. Что взять с немого?

— Как это?

— Я немым прикинулся, — Лукавые морщинки лучиками разошлись от веселого черного глаза хлопца. — Немой сапожник из Львова.

— И никто не заподозрил?

— Нет. У нашего соседа сын моих лет немой от рождения. Я с ним дружил. Вот я его и копировал…

Неожиданно мускулы щек хлопца дрогнули, лицо судорожно искривилось, он замычал, всхлипнул, снова замычал, хлопнул рукой по голенищу сапога полковника, что–то быстро показал ему на пальцах, одобрительно закивал и снова замычал со стоном, всхлипываниями.

— Поняли? — спросил он, сияя, когда сеанс представления был закончен.

— Похвалил мои сапоги?

— Так! Сказал, что теперь такого хрома не найдешь, не купишь. Из–под полы за большие деньги продают барахло, кожа плохой, кустарной выработки, трескается, пропускает воду.