За живой и мертвой водой

Окружной небрежным движением руки отстранил от себя референта пропаганды. На его лице стала еще более заметной загадочная, самодовольная улыбка. Будто только он один наперед знал, что все произойдет как нельзя лучше, так как в его присутствии и не может произойти иначе.

Довбня быстро сориентировался.

— Имеете что сказать?! — гаркнул он военнопленным.

Очевидно, лобастый и татарин не ожидали такого вопроса и не поверили своим ушам. Они молча и тревожно переглядывались. Их товарищ поднялся с колен и спросил, облизывая потрескавшиеся губы:

— Братцы, чего это он?

Ему никто не ответил. Наступила тишина.

— Не понимают по-нашему, — сказал куренной, — москали…

Худая женщина с черными, выложенными на голове косами, нервно засмеялась и зажгла потухшую сигарету.

— Сейчас я по-ихнему поговорю. — Вепрь передал поводок овчарки куренному, шагнул вперед и заложил руки за спину. — Слушайте, — сказал он с легкой брезгливой гримасой, произнося русские слова. — Я вам разрешаю сказать все, что вы пожелаете. Мы, украинцы, пропитаны здоровым национальным духом и не боимся какой-либо агитации, большевистской тем более.

Могила дернул плечом, точно его кольнули, и часто замигал глазами — окружной бросил камешек в его огород.

— Поэтому, — продолжал Вепрь, — я вам разрешаю заявить перед смертью все, что вы думаете. Имеете что сказать?

Снова наступила тишина. Лобастый тряхнул головой:

— Имею!

— Ну, говори… — Вепрь картинно отставил ногу и, глядя на верхушки деревьев, приготовился слушать.

Лобастый пробежал глазами по лицам людей, стоявших в строю:

— Хлопцы, бью челом низко к вашему уму и совести, — сказал он по-украински с мягким полтавским выговором. — Вижу, у каждого голова на плечах есть. А что в той голове? Ведь не пустая она? Вы играетесь в самостийну Украину, и немцы играют вами. Давно, еще с семнадцатого года, играются и смеются над вами, регочут так, что и животы у них болят.

— Твоя мать будет реготать и волосы на себе рвать будет, большевистский ты запроданец, падлюка! — багровея, закричал Довбня.

Не обращая внимания на сотенного, лобастый глянул в сторону Вепря. Низенький, изящный окружной стоял, выставив правую ногу вперед, заложив руки за спину, словно позируя перед фотоаппаратом. Лицо его сияло улыбкой превосходства. Пленный понял, что ему позволят продолжать.

— Немцам-фашистам не уничтожить наш народ украинский, на какой обман они бы ни пускались. Украина есть и будет — народная, свободная, советская! Ей не страшны никакие враги, у нас есть верные побратимы, народы-братья, весь Советский Союз, а в Союзе нашем — напоминаю вам, если не знаете, — двести миллионов. Двести миллионов! Один за всех, все за одного, никого в обиде не оставят. Вот почему Украина будет жить вечно. — Лобастый взмахнул рукой и закричал страстно: — Хлопцы! Слава нашей Украине!!

И тут произошло то, чего никто не ожидал. Десятка три вояк, стоявших в рядах, рявкнули:

— Слава!!

— Сла-а… — поддержали их остальные и осеклись под бешеным взглядом сотенного, замахавшего на них руками.

— Это что-то невозможное! — возмутился Могила. — Друже Вепрь…

Окружной понял свою ошибку, но переигрывать было поздно. Никто не должен догадаться, что он может ошибиться. Нет, он все знал, все предвидел… Вепрь стоял по-прежнему невозмутимый, глумливо улыбающийся.

— Политрук… Это — советский политрук, — громко, так, чтобы слышали все, бросил он через плечо и весело кивнул лобастому головой, мол, продолжай, политрук, мы все твои брехни знаем давным-давно.

У лобастого, видимо, пересохло во рту. Сморщив лицо, он как бы глотнул что-то горькое, острый кадык качнулся на его худой шее, и он снова обратился к сотне:

— Что вы думаете, хлопцы, когда проливаете братскую кровь? Приложите ухо к земле, почуете — земля гудит. То армия наша идет, она уже близко. Что вы скажете товарищам нашим? Вы скажете: мы не по своей воле, нас заставили, мы не виноваты. А кто виноват? Вот этот?

Пленный повернулся к Вепрю и, показывая на него пальцем, удивленно смерил взглядом окружного с ног до головы.

— Так он же один… Ну, трое, четверо их. А вас — сотня. Подумайте, хлопцы!

— Друже Вепрь, что вы делаете? — не выдержал Могила. — Необходимо…

— Прошу без истерик! — продолжая улыбаться, властно отозвался окружной.

— Смерти я не боюсь! — кричал лобастый. — И мои товарищи не боятся. Она нам знакома… Только смерть от врага понятная, а как ее от братской руки принять? Ваш командир уговаривал меня, обещал жизнь мне сохранить, если я, украинец, соглашусь расстрелять своих товарищей — русского и татарина. Никогда этого не будет! Слышите? Мы — советские люди и друг друга не предаем!

Тарас понял, что лобастый не знает, кому поручено выполнять роль палачей. Видимо, на этом и хочет сыграть Вепрь. Да, Вепрь сразу повеселел.

— Чего тянете! — истерически закричал вдруг Сидоренко, поворачиваясь к сотенному. — Что жилы из меня тянете? Дайте хоть водки! Не могу я… Водки мне дайте!

— А ну, стой как следует! — набросился на него сотенный.

— Дадим водки! — пообещал Вепрь и уже с явным нетерпением взглянул на пленного. — Все сказал?