За живой и мертвой водой

— Передам. Все дословно передам.

— На этот раз у меня больше ничего нет. Будьте здоровы, пан Тимощук. Жду свежей информации.

Молодой человек ушел, но не успел советник усесться за стол, как в дверь снова постучали громко и бесцеремонно. Видимо, пришел кто-то из немцев. Хауссер спрятал марки в ящик и открыл дверь.

У порога стоял офицер лет тридцати пяти с погонами гауптмана на помятом мундире. Он улыбался радостно и смущенно, видимо, не знал еще, какое впечатление произведет на хозяина комнаты его неожиданное появление. Он был среднего роста, но его плечи в сочетании с массивной головой на низкой шее казались узкими, как у подростка.

— О! Кого я вижу! — воскликнул, изображая на своем лице приятное удивление, Хауссер. — Теодор… Ну, заходите же, заходите. Какими ветрами занесло вас в эти края?

— Военный корреспондент гауптман Теодор Оберлендер возвращается в Берлин после пребывания на Восточном фронте, — шутливо отрапортовал гость, поднося два пальца к пилотке. И хотя он смеялся, пожимая руку Хауссеру, серые, широко расставленные под тяжелым лбом глаза его были не очень-то веселыми — глаза усталого умного человека, у которого куда больше причин печалиться, нежели веселиться.

Долго, как старые друзья, трясли друг другу руки. Но дружбы между ними никогда не водилось. Они были единомышленниками и соперниками. Одно время молодой энергичный Оберлендер пошел в гору. Он считался лучшим знатоком России и вынашивал смелые проекты освоения восточных территорий. Конечно, он хорошо знал Россию, в которой под видом научного работника побывал не однажды. К тому же он вступил в национал-социалистскую партию еще до мюнхенского путча, а Гитлер помнил всех своих старых соратников. Хауссеру было известно, что Оберлендер незадолго до войны знакомил фюрера со своими проектами, и уже одно это говорило о многом. В ту пору Хауссер, несмотря на ряд опубликованных работ и докторское звание, — был заурядным чиновником недавно созданного ведомства Розенберга. И вот прошло всего лишь три года, самоуверенный гордец Теодор, мечтавший стать личным советником Гитлера, оказался не у дел, достиг только чина гауптмана, пишет в газетках, а мелкая сошка Хауссер превратился в главного специалиста по восточным вопросам и его идеи подхватывают буквально на лету.

— Как хорошо, что вы зашли, как хорошо… — приветливо и загадочно улыбаясь, произнес Хауссер, подавая стул гостю. — Мы не виделись… Ну, конечно же, с тех пор, как расстались на Северном Кавказе. Целый год!

— Годы бывают разные, милый Томас, — возразил Оберлендер, и в его голосе послышалась нескрываемая горечь. — Этот год кажется мне десятилетием. Сколько событий, сколько несчастливых событий вместил в себя этот ужасный год!

— Конечно, конечно, — торопливо, с притворным сочувствием заявил Хауссер. Он досадовал. Так хорошо начавшийся было вечер бесповоротно испорчен — снова разговор о политике, запоздалый анализ ошибок, бесполезные проекты. Нет, он не собирается толочь воду в ступе. — Знаете что, Теодор… Давайте-ка мы с вами выпьем по рюмочке ради встречи. Посидим, поболтаем о всякой всячине, отдохнем.

Он засуетился, расстелил салфетку на столе, достал из буфета тарелки с яблоками и печеньем, бутылку портвейна, рюмки. Перед гостем поставил высокую на тонкой ножке с золотым ободком поверху. Хрусталь искрился мелко насеченными ромбиками.

Оберлендер, рассеянно глядя в угол на стопки книг и газет, уложенных прямо на полу, отпил несколько глотков и отодвинул рюмку. Он понял, что Хауссер, хотя и принял его весьма любезно, не имеет намерения вести серьезный разговор. Это было обидно. Ведь он, Оберлендер, пришел сюда не для того, чтобы полюбоваться лысым черепом советника, а узнать новости, поговорить по душам. Все-таки их связывало многое, и они понимают друг друга с полуслова. Хауссер сейчас играет не последнюю скрипку в тайной политике. Однако он. решил помалкивать, не хочет даже похвастать. Хитрая, осторожная крыса.

Хауссера устраивало молчание, но он догадался, что гость обиделся, и спросил сочувственно, как спрашивают о состоянии тяжелобольного у его родственников:

— Что на фронте?

Оберлендер пожал узкими плечами, сказал саркастически:

— То, что пишут в газетах, — планомерно и успешно выравниваем эластичную линию фронта и сокращаем коммуникации.

— Но боевой дух в войсках по-прежнему высок, — мягко и наставительно подсказал Хауссер, как будто гость совершил оплошность, позабыв добавить эту обязательную фразу.

Оберлендер не ожидал такого свинства от коллеги. Он вздрогнул, в упор, пристально посмотрел на Хауссера, словно перед ним сидел другой, незнакомый человек. Но глаза советника прятались за линзами, как за двумя блестящими непробиваемыми щитами, и Оберлендер сдался, отвел глаза в сторону.

— Несомненно. Боевой дух наших войск не поддается описанию, — подозрительно бодрым тоном подтвердил он, вздохнул и в один прием допил вино.

Хауссер будто ничего не понял, удовлетворенно кивнул головой и снова наполнил рюмки.