За живой и мертвой водой

— Тихо, Софья! — шикнул на нее кто-то из арестованных. — То ж не… То они порося колют.

Да, это на дворе визжал поросенок. Затих. Юрко облегченно вздохнул и тут же почувствовал, как холодная капля пота скатилась с виска на щеку. Тело его обмякло, он сел на пол. На дворе возились с поросенком. Щели между досками, которыми было забито окно, порозовели, запахло паленой щетиной. И тут до слуха Юрка донеслись звуки тупых, размеренных ударов, точно в глубине дома кто-то выколачивал палкой пыль из одежды. И хотя не было слышно ни стонов, ни криков, Юрко догадался, что это бьют человека.

Не понимая, зачем он это делает, Юрко начал считать удары, невольно дергаясь каждый раз всем телом, как будто били не Прохорова, а его. Двадцать пять… «Говори, собака!» Прохоров молчал. «Пусть этот отдышится, подумает. Давайте Рябчука. Вуйко, советую говорить правду, если не хотите висеть на палке».

Из долетавших в камеру обрывочных фраз можно было заключить, что старого Рябчука обвинили в том, что будто бы он передал какие-то сведения своим родственникам полякам. Дважды его спрашивали о хуторе Рутки… Старик плакал, клялся, что он ничего не знает. Послышались странные ритмичные звуки, как будто там вертели колесо соломорезки или какой-либо другой машины. Рябчук закричал, точно его жгли раскаленным железом. Потом снова били Прохорова. Он стонал, матерился, поносил и проклинал своих мучителей, как только мог. Потом били Рябчука.

Наконец стоны и крики затихли. По коридору проволокли сперва одного, затем другого. Со двора отъехала подвода. Через несколько минут где-то в отдалении раздались два выстрела. Подвода вернулась. Женщина в углу заплакала. На этот раз ее никто не упрекал и не успокаивал, все прислушивались к шагам за дверями.

Дверь открылась. Фонарь, те же фигуры и тот же скучный, бесцветный голос:

— Бабяк, Софья Мартынюк. Прошу…

Бабяк, худой, болезненного вида хлопец лет девятнадцати, послушно поднялся, пошел к двери, а женщина закричала, забилась в истерике. Верзила с пулеметными лентами на груди передал фонарь следователю и, схватив упирающуюся женщину за волосы, потащил ее из камеры. Юрко заметил, что один глаз на длинном лошадином лице бандеровца был мутно-бел и не выражал ничего — страшный, невидящий, безучастный ко всему глаз.

Все началось сначала: неразборчивое бормотание следователя, угрозы Месяца, глухие звуки ударов, жужжание какой-то машины, мольбы, крики, стоны и проклятия. Юрко уже не прислушивался, сидел, стиснув зубы и закрыв глаза. К нему придвинулся сосед, зашептал жарко в щеку:

— Сынок, не выдавай других. Останутся живы — отомстят. А нам так и так смерть.

Соседа увели в следующей паре. Он оказался прав: допросы кончались тем, что потерявших сознание арестованных вытаскивали на двор, увозили на подводе и расстреливали где-то недалеко. Юрко понял: расстреливают на берегу реки и трупы бросают в воду. В чем же виноваты были эти люди? Одного обвиняли в том, будто он состоял в коммунистической организации, другого — в большевистской агитации, третий непочтительно отозвался об ОУН. Женщина будто бы кому-то говорила, что советские войска наступают и скоро придут сюда, в Западную Украину. Кара одна — смерть.

Казалось, не будет конца этой страшной ночи. У Юрка пекло в груди. За себя он не боялся: знал, что не умрег этой ночью. Но людей уводили. Парами… И вот он остался один.

Кажется, он впал в забытье, потому что когда открыл глаза, в щели досок пробивался серый тусклый свет и можно было различить в полутьме стены комнаты, дверь. В доме было тихо. Кто-то прошелся по. коридору, хлопнул дверями, крикнул: «Хлопцы, где соль? Куда соль подевали?» Ему ответили: «Что у тебя, глаз нет? В большой корзине». Ноздри Юрка защекотал запах жареного лука, и его чуть не стошнило от этого запаха. Кистей рук он не чувствовал, во рту пересохло. Какого дурака он свалял! Не следовало приходить в Подгайцы. На худой конец нужно было прихватить ружье.

По коридору прошло несколько человек. Они обменивались шутливыми замечаниями, смеялись. Зазвенела металлическая посуда. Кто-то подошел к двери, повернул ключ.

— Живой? Выходи!

В коридоре было светлее, и Юрко заметил, что стоявший у двери бандеровец весело ухмыляется. Кажется, это был тот конвоир, которого ему удалось столкнуть с моста в воду.

Конвоир провел Юрка в большую комнату. Здесь находилось человек восемь. Верзила с бельмом на глазу, без куртки, в нательной рубахе с закатанными выше локтей рукавами стоял у раскрытого окна и, держа в одной руке зеркальце, тщательно зачесывал назад мокрые волосы. Двое в углу складывали в мешок поношенную одежду и обувь, снятую, как догадался Юрко, с убитых. Повар в грязной белой куртке расставлял на столе миски с жареным мясом, огурцами и нарезанным крупными ломтями хлебом. Несколько человек стояли посреди комнаты, очевидно, ожидая команды садиться за стол. Комендант районной эсбе Месяц заглядывал через плечо следователя в тетрадку, в которой белобрысый делал какие-то пометки. Все они при появлении Юрка с насмешливым любопытством уставились на него.