За живой и мертвой водой

— Думаете, среди бандеровцев бедняков нет? — сказал он наконец. — Сколько угодно! В том-то и штука… Хоть верьте, хоть нет, а я правду вам говорю.

— Я тебе верю, Ярослав, — успокоил его Горяев. — Говори все, как ты понимаешь, не стесняйся. Ведь для этого я и посылал тебя туда.

Ярослав, склонив голову, смотрел под ноги, кусал губы.

Горяев не торопил хлопца, ждал, пока он успокоится.

— Понимаете, как у нас все повернулось. Когда Западная Украина была под Польшей, наши коммунисты, скажем, сельробовцы[4] и все, кто был с ними одной думки, они себя не раскрывали, делали свое дело тайно. Когда в тридцать девятом советские войска освободили Западную, все эти люди начали в открытую помогать новой власти. Националисты, — тогда их было мало, и то были действительно кулаки, поповские сыновья, учителя некоторые, а про Степана Бандеру мы и не слыхали, — они сидели тихо, но всех наших советских активистов брали на список. Пришли немцы, а для них все приготовлено. Уничтожили самых активных, твердых людей, тех, за кем беднота шла. Когда голова снята — что руки могут сделать?

— Ясно, — кивнул головой полковник. — Террор, гестаповские методы устрашения. Это понятно. Меня вот что интересует, Ярослав. Ты говоришь, что среди бандеровцев есть бедняки. Что их заставило примкнуть к националистам?

— Я сам себе не раз этот вопрос задавал, — ответил хлопец. — По-всякому бывает. Это ведь молодые, сопляки. Иному дай в руки ружье, он и рад игрушке, ему больше ничего не надо. Но основная причина — немцы. Люди ненавидят немцев, хотят им мстить. Вот некоторые и идут к бандеровцам, в украинскую партизанку, как они говорят.

— Подожди, подожди, — прервал его Горяев. — Тут что-то не так! Ведь бандеровцы сотрудничают с немцами. Ты сам говорил — украинская полиция, списки советских активистов… Они встречали гитлеровцев лозунгами на специально построенных арках — «Да здравствует Адольф Гитлер и Степан Бандера!»

— Было… — согласился Ярослав. — Сейчас другая политика. Немцы обманули бандеровцев: обещали им державу, правительство, а потом показали дулю. Даже арестовали самых горячих националистов. Потом начали забирать контингент — хлеб, скот, угонять хлопцев, девчат в Германию на работу. Чуть что — расстрел на месте, без разговоров. Я говорю вам, многие из тех, кто состоит в бандеровской армии — УПА называется — пошли туда, чтобы отомстить немцам, воевать с ними.

— И воюют? — удивился Горяев и недоверчиво взглянул на хлопца.

— Где там! — пренебрежительно махнул рукой Ярослав. — Это все обман, разговоры. Воюют с поляками, а с немцами когда-никогда, для отвода глаз. Постреляют из леса, убьют одного — двух, оружие заберут. Не без этого… То все байка! А поляков, тех мордуют по-настоящему, без пощады. Украинцы — поляков, поляки — украинцев. Такое творится, что поверить трудно. Я слышал, один бандеровец родную мать убил. Отец у него украинец, мать — полька. Бабы его стыдить начали: «Как ты мог на мать родную руку поднять?» А он, даже не— краснея, в ответ: «Какая она мне мать, она — полька…»

Хлопец умолк. Он, видимо, был удручен тем, что принес только невеселые вести и ничем не мог порадовать полковника.

— Как немцы относятся к полякам? — нарушил молчание Горяев.

— Так же, как и к украинцам.

— Забирают хлеб, угоняют молодежь в Германию?

— Конечно! Все то же самое, а может, и похуже…

— Почему же украинцы и поляки вместо того, чтобы бить друг друга, не объединятся и не выступят против общего врага?

— Такие спробы были, — грустно сказал хлопец. — А тут ночью кто-то напал на украинское село, сжег несколько хат, прошло три — четыре дня — кто-то сжег польский хутор, вырезал целые семьи. И пошло!

Как только Горяев услышал о ночных нападениях, он бросил быстрый, выразительный взгляд на Оксану.

— Убежден, что это дело рук немцев, — сказал он горячо, — кровавая провокация! Они мастера на такие вещи. Эрих Кох, когда его назначили гаулейтером Украины, заявил своим подчиненным: «Если украинец пойдет убивать поляка, а поляк — украинца, я не стану препятствовать, отговаривать. Пусть режут друг друга сколько им угодно. Если между делом они прикончат какого-нибудь уцелевшего еврея, я буду прямо-таки в восторге». Вот как острят гаулейтеры. Классический прием завоевателей — разделяй и властвуй.

Полковник сердито прошелся по комнате. Остановился у стола, взял из папки какой-то крохотный конвертик, сжав зубы, посмотрел на него и положил на прежнее место.

— Ну, ладно, Ярослав… Спасибо за рассказ. Скажи, тебе удалось побывать в родном селе?

— Побывал… — неохотно ответил хлопец. — Три дня жил дома, на чердаке.

— Как семья? — поинтересовался Горяев. — Все живы, здоровы?

Ярослав облизал губы, опустил голову.

— Видел мать, сестру, брата… — выговорил он тихо, с трудом. — А тато… Тата нашего нет в живых. Убили…

— Немцы?

Короткий вздох, похожий на стон человека, старающегося пересилить боль, вырвался из груди хлопца.