Забайкальцы. Книга 1

— До чего же он хорошо все объясняет, Губельман-то, а? — тормошил Андрей начинающего засыпать Степана. — Вот какие люди-то бывают на свете! И такого умнейшего человека на каторгу сослали! Вот они какие, порядки-то у нас…

— Ага, — поддакнул Степан и, потянув на себя серое суконное одеяло, зевнул. — Ты бы спал, Андрюха.

— Сейчас, сейчас, — шепотом, чтобы не разбудить спящих, ответил Андрей. — Нет, ты послушай только. Ведь скажи как получается: мы живем здесь спокон веков, а про декабристов и не слыхивали, а они вот где, оказывается, находились, рядом. Да ты не спи, Степан, не выспишься потом, што ли? Некрасов как хорошо написал про княгиню-то, что к мужу в Сибирь приехала! Жалобно так, прямо за сердце берет. И про Благодатское-то упомянул Некрасов. Я видел заключенных, здоровы они. Живут в руднике Благодатском. А что, моя Наташа тоже, брат, не хуже этой княгини! Ты спишь?

Степан не ответил, он уже спал.

Глава VII

Девять месяцев прошло с той поры, как пришли на каторгу Чугуевский и Швалов. На дворе стояла весна. Из окон шестой камеры видны освободившиеся от снега поля, синие от множества цветущего ургуя^[30] склоны сопок и затянутые дымным маревом горы на горизонте. А по ночам видно, как по дальним и ближним сопкам ползут, причудливо извиваясь, золотистые змейки весенних палов.

Зимой произошла смена начальства: старый начальник тюрьмы выслужил долгожданный срок, уволился на пенсию, его заменил временно назначенный на должность начальника штабс-капитан Чемоданов. К великой радости политических, Чемоданов оказался человеком неплохим, к политическим относился благожелательно и не нарушил порядки, установившиеся при старом начальнике. Так же, как и при Покровском, политические работали в мастерских, учились, читали запрещенные цензурой книги, так же держали связь с внешним миром. От Лямичева Чугуевский узнал, что запретные книги, газеты и вся переписка с партийными организациями идет через местного купца Квасова. В тюрьму же все это доставляют друзья политических — тюремные фельдшеры Крылов, Пляскин и надзиратели Иван Бекетов и Емельян Акимович Балябин, за могучую фигуру и широкую, как веник, бороду прозванный «Дедом».

Печальную новость получили политические в один из теплых апрельских дней. На этот раз, кроме десятка газет, двух книг и журнала «Революционная Россия» за 1910 год, нелегальная почта доставила письмо на имя старосты политических Яковлева.

Дело это было вечером, после ужина.

Сидя на своей койке, Чугуевский видел, как, читая письмо, посуровел лицом Яковлев.

— Худо дело, товарищи, — закончив чтение письма, произнес Яковлев и по давней привычке тронул рукой свою роскошную светлокаштановую бороду. — Едет к нам новый начальник тюрьмы, Высоцкий по фамилии. О нем вот и пишет товарищ мой из Петербурга, Петров.

— Откуда же он узнал?

— Их партийная организация имеет своих людей в главном тюремном управлении. Петров пишет, что Высоцкий такой зверь, каких немного и среди тюремщиков. В сегодняшнем журнале «Революционная Россия» есть и статья про жестокости этого Высоцкого, которые творил он, будучи начальником Николаевской тюрьмы на Урале.

Это сообщение встревожило всю камеру, по рукам пошли письмо Петрова и журнал, где описывались зверские выходки Высоцкого. Настроение у всех испортилось, загрустил даже весельчак Михлин. Он сидел на своей койке и, облокотившись на колени, подперев щеку рукой, мурлыкал себе под нос грустный напев:

Ночь тиха, лови минуты,
У тюрьмы стены крепки.
А на дверях ее, замкнуты,
Висят огромные замки.

И вдали по коридору

Огонек сторожевой,
Там, звеня шашкой о шпоры,
Ходит мрачный часовой.

Разговоры с Высоцкого перекидывались на другие каторжные темы, возникли рассказы из страшной тюремной действительности: о дерзких по замыслу, смелых по исполнению побегах с каторги, о жестоких расправах с неудачниками. А Яковлев с группой товарищей уже советовался, как быть с библиотекой, какие и куда запрятать книги.

Утром Чемоданов, как всегда, принимал у себя в кабинете старшего надзирателя Черевкова.

Назначенный на должность старшего Покровским, Черевков был под стать своему начальнику, терпеть не мог жестокого обращения надзирателей с заключенными вообще и ни в чем не притеснял политических, за что снискал к себе их уважение. Высокого роста, блондин, с голубыми глазами и небольшими усиками, Черевков был бы настоящий красавец, если бы не портил его внешность сильно косивший правый глаз.

Выслушав доклад Черевкова о состоянии тюрьмы, о раскомандировке на работы, Чемоданов молча кивнул ему головой, — это означало, что старший может быть свободен. Он уже принялся просматривать лежащие перед ним бумаги, но, заметив, что Черевков и не собирается уходить, спросил:

— Еще что-то есть у вас, Тихон Павлович?

— Да тут такое дело, ваше благородие… — Черевков смущенно кашлянул, переступил с ноги на ногу. — Новый начальник к нам едет.