Забайкальцы. Книга 1

— И пусть едет, я его давно жду.

Черевков сокрушенно вздохнул.

— Видите, в чем дело, ваше благородие: начальник-то едет уж больно строгий, прямо-таки зверского характера человек.

— Откуда вам это известно, — удивился Чемоданов, — да еще с такими подробностями? Я, начальник, в данное время ничего не знаю об этом, вчера вечером был у начальника каторги, и он ничего не говорил мне о новом начальнике.

Черевков обнажил в улыбке ровные, белые, как кипень, зубы.

— Начальник каторги может и не знать об этом, а вот политическим уже все известно.

— Удивительно! Сорока на хвосте им приносит, что ли?

— Есть такой разговор, будто у них свои почтовые голуби имеются, только я их не видел и не верю этому. Какая-то другая у них почта. Одно знаю: если они сообщили какую-либо новость, — это уж точно.

— Чудны дела твои, господи! — Чемоданов, улыбаясь, покачал головой. — Помню, как мы в минувшую войну, если надо узнать дислокацию какой-либо нашей воинской части, справлялись не в штабе армии, а у пленных японцев. Расположение русской армии японские офицеры знали лучше, чем наши генералы. То же самое получается и здесь.

Днем Чемоданов сходил к начальнику каторги Забелло, побывал в тюрьме, обошел мастерские. Шел, по-хозяйски осматривая обширное тюремное хозяйство, замечая, где и что исправить к приезду грозного начальства. К вечеру вызвал к себе Черевкова и долго совещался с ним о предполагаемой работе по наведению в тюрьме «порядка».

— И за кандалы надо приняться завтра же, безобразие, в самом-то деле: у нас не только политические, но и уголовные не носят кандалов.

Черевков согласно кивнул головой.

— Я уже думал об этом. Завтра возьмусь за них, уголовных перекуем, а политики, я думаю, не подведут, сами наденут кандалы.

— Можно и так. — И, вспомнив свой разговор с начальником каторги, рассмеялся: — А Николай Львович и в самом деле ничего не знает о приезде нового начальника.

— Я же вам говорил.

— Да. Еще одно дело я согласовал с Николаем Львовичем — вопрос о политических. Он разрешил десять человек из них перевести в Кутомару. Начальник там Ковалев хотя и строгий и самодур, но политических он не притесняет. Давайте наметим, кого отправить.

— Пишите Губельмана.

— О нет, я тоже его и Пирогова наметил, но Николай Львович на дыбы: «Что вы, говорит, самую головку отправить хотите? Узнают об этом в Чите — скандалу не оберешься». Так и не разрешил. Придется оставить их здесь. Я думаю, что за Губельмана нечего бояться, находится он в одиночке, интеллигентный человек, всегда деликатный в обращении. я полагаю, что возникновение какого-либо конфликта с ним прямо-таки невозможно, тем более что и отбывает-то он уж последний год.

Хотя эти доводы и казались Чемоданову убедительными, но, слушая его, Черевков отрицательно покачал головой.

— Так-то оно так, ваше благородие. Губельман, конечно, человек скромный, вежливый, но ведь и вы к нему относились по-человечески. А что будет при другом обращении, при зверском?

Чемоданов лишь пожал плечами.

— Что бы там ни было, Тихон Павлович, это уже не в нашей власти. Давайте хотя десять-то человек отправим от греха подальше.

Через несколько минут список намеченных к отправлению в Кутомару был составлен. В список в числе десяти политкаторжан попали Яковлев. Ильинский, Жданов и Лямичев.

Тихое вставало утро. Солнце чуть приподнялось над горбатой, в бурых зарослях молодого березняка сопкой. Веяло утренней прохладой, а в тени домов, заборов и тюремной стены на сухих стеблях прошлогодней лебеды и подорожника еще не стаял пушистый иней. Со стороны начавшего трудовой день поселка доносился нестройный хор звуков: пели петухи, мычали коровы, стучали топоры домохозяев, тарахтели телеги. И, покрывая все эти звуки, далеко окрест разносился мерный, тягучий гул церковного колокола: звонили к ранней обедне, так как шел великий пост, старики и старухи говели.

А Черевков уже приступил в тюрьме к наведению «порядка». С раннего утра началась там суетливая лихорадка приготовлений к смотру. Везде, куда ни глянь, копошились серо-белые фигуры заключенных: чистили, скребли, мыли в камерах, коридорах, на лестницах. Они же помогали делать приборку в складских помещениях, подметали внутри и снаружи тюремного двора, свежим песком посыпали дорожки, а в кухнях наново лудили котлы. Но особенно оживленно и шумно возле тюремной кузницы, там с утра стоял немолчный кандальный звон, перестук молотков, гудел ярко пылающий горн и тяжело, шумно вздыхал кузнечный мех. В углу около горна груда желтых от ржавчины кандалов.