Забайкальцы. Книга 2

В ту же минуту верховой ординарец Недорезова рысью подвел его гнедого белоногого скакуна. Бывший слесарь ловко вскочил в седло и прямиком, не разбирая дороги, во весь опор помчался к окопам, где уже разгорался бой. Густые цепи японцев и белогвардейской пехоты двинулись на позиции красных. По всему фронту захлопали залпы, зарокотали пулеметы, прямой наводкой ударили по белякам красные артиллеристы. К одному из орудий, взамен убитого наводчика, встал сам командир батареи Лазарев. Красные били по семеновцам из их же гаубиц, отбитых лазаревцами в бою под Хадабулаком; теперь эти орудия пригодились, семеновцы, не выдержав их огня, отступили.

Четыре раза кидались семеновцы в атаку и всякий раз откатывались обратно, теряя на поле сражения убитых и раненых.

Бой длился весь день. Хотя белые, наступая по открытой местности, несли вчетверо большие потери, они давили своим превосходством в живой силе и боевой технике, а Лазо уже бросил в действие последний резерв: 1-й Революционный кавалерийский полк, состоящий из казаков Новотроицкой, Ундинской, Ильдиканской и Онон-Борзинской станиц. Полк этот, под командой бывшего прапорщика лейб-гвардии казачьего полка Иннокентия Раздобреева, всего лишь три дня тому назад прибыл в распоряжение Лазо.

Вызванный на командный пункт Раздобреев на вопрос Лазо: «Смогут ли казаки заменить собою пехоту?» — не задумываясь ответил:

— Смогут, товарищ командующий!

— Ну а если дело дойдет до рукопашной схватки, плохо будет вам без штыков?

— Ничуть, в шашки пойдем.

— Хорошо! — Лазо крепко пожал руку отважного командира. — Действуй, товарищ Раздобреев.

— Слушаюсь! — И не успел Лазо глазом моргнуть, а Раздобреев уже был в седле и словно растаял в облаке пыли, взбитой копытами коня. Не прошло и десяти минут, как до слуха Лазо донесло ветерком трубный сигнал, и вот уже спешенные казаки, сотня за сотней, скорым шагом двинулись на передовую линию.

После полудня положение у красных ухудшилось. Белые исправили железнодорожный путь и, хотя не восстановили еще взорванный мост, подвели к нему бронепоезд и с него открыли огонь из дальнобойных орудий, на который красным батарейцам нечем было отвечать.

Первый снаряд белых разорвался где-то далеко за Ононом, но, пристрелявшись, они накрыли цель, тяжелые снаряды их со зловещим воем и свистом обрушились на Оловянную. От тяжких взрывов содрогалась земля, а в окнах домов дребезжали стекла. Багрово-черные клубы огня и копоти вздымались и над окопами и в тылу их, в селе. Охваченные ужасом жители прятались в подпольях, в подвалах, бежали из села в сопки, в лес, но смерть находила их всюду: на улицах, в огородах и в развалинах собственных жилищ, развороченных снарядами.

Около часа длилась канонада, но сломить сопротивление красногвардейцев не удалось семеновцам, и когда густые цепи их снова пошли в атаку на окопы красных, их встретили такими же дружными залпами, как и в начале сражения. На правом фланге казаки Раздобреева перешли в контратаку, приняли беляков в шашки.

Бой длился весь день, все атаки семеновцев были отбиты, но к вечеру стало ясно, что Оловянную не удержать, и Лазо приказал готовиться к отступлению. Эшелон с ранеными еще днем эвакуировали в тыл, следом за ним отправился и полевой госпиталь. Ординарца-казака, который прибыл от Лазо с распоряжением об эвакуации госпиталя, встретила, стоя на подножке вагона, молодая, но дородная, розовощекая женщина в солдатской гимнастерке и с наганом на боку.

— Мне начальника госпиталя, — обратился к ней казак, не сходя с лошади, — срочно!

— Я за него, начальник раненый лежит.

— Тогда комиссара мне, да шевелись живее, у меня аллюр три креста^[31].

— Я и есть комиссар госпиталя Куликова. Ну! — повысила она голос. — Чего глаза-то вылупил, давай, что у тебя там.

Казак поскреб рукой в затылке, решился, молча подал Куликовой небольшой пакет и, уже повернув обратно, дал волю языку:

— Тоже мне комисса-ар! Сатана в юбке, мать твою черная немочь, — вслух ругался он, погоняя измученного за день коня, — дожили, прости господи, бабы уже в комиссарах ходят! Мало своих-то командиров, так ишо и эти вертихвостки командовать нами зачнут! Вот тебе и слобода… — И, яростно матюгнувшись, он снова огрел нагайкой ни в чем не повинного коня.

Вечером, когда на западе алым пламенем горел закат, постепенно затихая, закончился бой. Белые, потеряв множество людей и не добившись никакого успеха, отошли на исходные позиции.

Лазо, приказав своим отрядам начинать отступление, одного из командиров вызвал к себе. Всех своих командиров командующий фронтом знал и по фамилии и в лицо, но в прибывшем к нему человеке, черном от копоти, с трудом признал командира первого отряда, пристально вглядываясь в него, спросил:

— Товарищ Зыков?

— Не слышу, — отозвался тот, — оглушило снарядом, разорвался у нас в окопе, пятерых наших… насмерть. Говорите громче!

Лазо придвинулся ближе, крикнул командиру в ухо:

— Приказ об отступлении получил?

— Так точно, — мотнул головой Зыков, — получил.

— Саперы, взрывники есть в отряде?

— Найдутся.