Забайкальцы. Книга 2

— Чудак ты, Мишка, ей-богу, я не только о тебе, а и о себе стараюсь. Ежели у нас в поселке нельзя будет жить, так придется махнуть за границу — на китайскую сторону, там у нас своя заимка верстах в сорока от границы. Конечно, одному там жить тоска задавит, а вдвоем, да с такими винтовками, не житье будет, а малина. Населения там никакого, раздолье, тайга, и козы, и кабаны, и медведи там водятся, и пушнины всякой полно, будем охотиться и жить в свое удовольствие, пока эта заваруха — война — не кончится.

— И будем там все время вдвоем?

— Нет, почему же. В сенокос там полно народу, и наши приедут, сено косить будем. Ох, какие там сенокосы, пади большие, широкие, травы родятся такие, что-то особенное, пырей в рост человека вымахает. Поэтому выезжаем косить пораньше, пока он не перерос, не выколосился, а такой, в пояс человеку. Выйдешь рано утречком, а он густой, шелковистый, роса на нем сизая-сизая, махнешь литовкой, эх, мать честная… — Орлов замолк, зажмурившись в блаженной улыбке, потер рука об руку, и видно было, что по душе ему работа на сенокосе и что руки его соскучились по труду. — Хорошо там во время покосов, а вечером у костра столько веселья…

— Ну хорошо, это летом, а зимой?

— Зимой скот пригонят на заимку, там и девок и ребят полно, весело будет, так что вдвоем нам придется побыть осенью да весной.

— Значит, там и окромя вашей есть заимки?

— В каждой пади полно их, по два, по три зимовья вместе. Домой оттуда сено возить далеко, вот его и скармливают скоту на месте. Наша станица на берегу Аргуни, на самой границе расположилась. Пахотной земли у нас много, а сенокосов не хватает, и лес от нас далеко, верст за пятьдесят. Вот мы всем этим и пользуемся из-за границы, арендуем у китайцев.

Много порассказал Орлов в этот вечер своему другу-однополчанину. От него Михаил узнал и о китайской территории, что граничит с русским Забайкальем, и о том, что впадают оттуда в Аргунь три реки: Хаул, Дербул и Ган, вот почему этот район Северной Маньчжурии именуется в Приаргунье Трехречьем. И что вся огромная территория Трехречья, с ее дремучей тайгой, богатой строевым лесом, с ее не знающими плуга целинными землями и обширными сенокосными угодьями, совершенно не заселена. Лишь по самому берегу Аргуни, против русских казачьих сел и станиц, ютятся глинобитные фанзы и лавки китайских купцов да в тайге по Дербулу изредка встречаются кочующие семьи охотников-орочонов.

— Правда, вот за это время, — продолжал Орлов, — напротив Олочинской станицы порядочно поселилось китайцев, целый городок, Шевисьян называется. А туда — в глубь Трехречья — поезжай за сотни верст и, кроме наших заимок, никакого жилья не встретишь.

Рассказывал Орлов так живо и красочно, что Михаил не устоял от соблазна побывать в тех краях, поохотиться, пережить войну на зимовье друга.

— Ладно, — согласился он, — пусть будет по-твоему, едем к тебе.

Выехать решили завтра же и вечером, когда вернулись домой с гулянки, сообщили об этом Платоновне.

— Мишенька, куда же ты от меня? — Всплеснув руками, Платоновна опустилась на скамью. — Только глаза показал и снова ехать! Да что же это такое!

— Эх, мама, разве я поехал бы? Я ведь тебе не рассказал, что из полка-то мы самовольно, дезертиры мы с Орловым, вот оно какое дело-то.

— Царица небесная, что же теперь делать-то?

— Вот и едем в Чалбучинскую станицу, к Орлову, там у него место есть надежное, где до конца войны можно прожить.

— Вы, тетенька, успокойтесь, — вступил в разговор Орлов, — жить Михаил будет у меня все равно что дома, писать вам изредка. А здесь ему никак нельзя. Ну сами подумайте.

Продолжая уговаривать плачущую Платоновну, Орлов повторил ей все то, что рассказал Михаилу.

Как ни хотелось бедной матери задержать у себя сына хотя бы на недельку, полюбоваться на него, но, понимая, какая ему грозит опасность, волей-неволей согласилась.

Утром поднялись задолго до рассвета. Пока Платоновна растопила печь и приготовила завтрак, казаки напоили лошадей, оседлали, завьючили их и задали в торбы овса. Когда они вошли в избу, вместе с ними клубами ворвался морозный воздух, густым туманом расстелился по полу.

— Ох и мороз сегодня, — заговорил Михаил, снимая полушубок, — так копотит, что от нас демидовскую избу не видать.

Платоновна, опершись подбородком на сковородник, вздохнула:

— Как же вы поедете в этакую стужу?

— Ничего-о. Мерзнуть будем, спешимся, пробежим с версту, с две, вот и согреемся. Нам это дело привычное.