Забайкальцы (роман в трех книгах)

Надежды белогвардейского атамана Семенова на то, что забайкальские казаки не примут революцию, что в тылу Красной гвардии начнутся восстания против советской власти, не оправдались. Наоборот, в селах и казачьих станицах стихийно возникали добровольческие отряды, они спешили на помощь Красной гвардии Сергея Лазо, наступали на белых с флангов.

К середине мая фронт красных гигантской подковой охватил территорию, захваченную белыми. Восточный конец этой подковы упирался в китайскую границу на Аргуни, в районе станицы Дуроевской, южный — в монгольскую в верховьях Онона. На юге фронт держали отряды Красной гвардии Петра Аносова; с запада, вдоль железной дороги, перешли в наступление главные силы красных, которые вел сам Сергей Лазо. С востока наступали на белых Нерчинский отряд Петрова-Тетерина, кавалерийская казачья бригада «Коп-Зор-Газ»[73] и пехотный полк, который сформировал из крестьян Александровско-Заводского уезда и командовал им бывший прапорщик Павел Журавлев.

Туго приходилось белому атаману, наступление его войск выдохлось, пришлось переходить к обороне. Но он тоже не дремал, старался усилить свою армию: помимо подошедшего к нему еще одного батальона японцев, атаману удалось в захваченных им районах провести мобилизацию казаков и крестьян, пополнить ими свои сильно поредевшие в боях с красными пехотные полки и сформировать еще три кавалерийских: 1-й Борзинский, 2-й Мангутакшинский и 3-й Пуринский казачьи полки.

Приступил он к организации и 4-го Ононского казачьего полка, но тут у атамана получился конфуз, а началось это в Онон-Борзинской станице. Приказу атамана Семенова ононборзинцы подчинились беспрекословно, на сборный пункт в станицу явились все подлежащие призыву. Находившийся в это время в станице есаул Беломестнов, прибывший сюда со взводом своих казаков для наблюдения за мобилизацией, в тот же день отправил генералу Шильникову (он был начальником штаба семеновской армии) депешу, в которой доносил:

«Честь имею доложить вам, господин генерал, что мобилизация казаков в станице Онон-Борзинской проведена мною весьма успешно. Казаки всех шести возрастов, подлежащих мобилизации, явились все до одного, хорошо экипированные, с полным комплектом снаряжения и обмундирования, согласно арматурным спискам. Несколько человек прибыло старше призывного возраста — добровольно. Лошади у всех исправные, подкованы на полный круг. Настроение у казаков бодрое, веселое и боевое.

Завтра сотню, целиком укомплектованную из казаков Онон-Борзинской станицы, под командой станичного атамана — вахмистра Ваулина, направляю в ваше распоряжение. Я же, во исполнение данных мне инструкций, направляюсь в станицы Монкечурскую и Донинскую.

О чем и доношу до вашего сведения.

Есаул Беломестнов».

Не знал, не ведал есаул, что в станице уже третий день находится посланец ундинских большевиков Михаил Бородин, что в тот вечер, когда изрядно подвыпившего есаула угощал в своем доме богатый казак Филимонов, на соседней улице, в избе Симакова, собралась небольшая сходка. Бородин совещался там с казаками-фронтовиками, среди которых были большевистски настроенные: Яков Коротаев, Самуил Зарубин, Никандр Раздобреев, два брата Машуковы, гвардеец Уваровский и еще с десяток казаков из тех, что вернулись с фронта в родную станицу насквозь пропитанные бельшевистским духом. Даже сам станичный атаман, вахмистр Ваулин, присутствовал на этой сходке. О чем совещались фронтовики, осталось тайной.

На следующее утро все они прибыли на станичную площадь, в числе мобилизованных, в полной боевой готовности. На шинелях служивых погоны с номерами и названиями прежних полков, на папахах кокарды, винтовки не у всех, но шашка и нагайка у каждого. Оседланные казачьи кони шеренгами выстроились, привязанные к заборам.

Станичную площадь запрудило народом, на проводы служивых пришли со всего села: старики, молодежь, бабы и девки; смешавшись с ними, казаки прощаются с родными. Толпа движется, гудит разноголосо: тут и шутки, и смех, и плач — сетования чьей-то женушки:

— И опять ты нас покида-а-аешь.

— Да полно, Олена, чего ты это разнюнилась.

— И когда она, проклятая, закончится…

А рядом спокойно, рассудительно:

— Коня береги, сынок, коня, сам недоешь, да его накорми.

— Под седло-то постарайся козлину приобречь.