Забайкальцы (роман в трех книгах)

А в это время собрание перекипало в жарких спорах. Людей набралось до трехсот человек — обе алек-заводские сотни, 4-я и 5-я. Все сбились кучей посреди просторной, обнесенной высоким забором ограды. Потные, с раскрасневшимися лицами, одни спорили, доказывая друг другу, что надо последовать примеру ононборзинцев; другие им так же рьяно возражали, корили за отступничество. Среди последних были Егор со своими друзьями, и еще десятка два алек-заводских большевиков, а также командиры Косякович и Сорокин, на левых рукавах которых алели повязки с нашитыми на них белыми буквами «Командир такой-то сотни». Сорокин до того охрип от споров, что и говорить не мог; багровый от возмущения, ухватил он за рукав бородатого партизана.

— Ты-то куда… твою мать! — хрипел Сорокин, задыхаясь от злости. — Забыл, как за восстание-то ратовал, за большевиков?

— Отцепись! — отмахивался бородач. — Я и теперь за большевиков, а тут разве это по-большевицки делают? Не видишь, што измена кругом?

— Врешь, гад!

Шум, гам, матерная брань висит в воздухе. И тут в ограду бомбой влетел запыхавшийся Тюкавкин.

— Товарищи, тихо! Да тише вы, черти не нашего бога, кончайте базар! — кричал он, размахивая сорванной с головы шапкой. — Журавлев к нам прибыл, слышите? Журавлев Павел Николаевич!

Как только услыхали про Журавлева, гомон толпы пошел на убыль, Тюкавкина сразу же окружили, затормошили, многие еще не верили ему:

— Врешь, холера!

— Пушку заливаешь!

— Его же расстреляли белые в Хабаровске вместе с Лазо!

— Верно-о, Малютин-то давно ли рассказывал.

— Своими глазами видел только что, ей-богу, — потрясая руками, Тюкавкин обводил сельчан сияющим взглядом. — Даже поручкался с ним, жену его видел, красавица писаная. На фатеру поехали они к Ивану Козлову. Скажи на милость, не верите, сходите сами, посмотрите.

— Выходит, дождались командира?

— Дождались. А уж ежели Журавлев возьмется за это дело, он по-другому повернет.

— А может, сходить к нему, удостовериться?

— Идемте.

— Чего же всем-то идти, неудобно, попросим вон командиров, они сходят, а мы подождем тут, делать-то нам все равно нечего…

— И то верно, давайте, товарищи командиры, кройте к Павлу Николаевичу, повидаете его и нам расскажете.

Командиры согласились охотно, ушли, и повеселевшие партизаны разбрелись по всей ограде, разбившись на группы, сидели на куче жердей, на предамбарьях, на телегах, над головами их сизыми хлопьями вставали табачные дымки, и совсем по-другому гудел неумолчный говор: при одном лишь известии о прибытии к ним Журавлева вмиг забылись недавние разногласия и споры, все воспрянули духом и уже были уверены, что главным над ними будет теперь он, Журавлев. Еще в прошлом году они уверовали в него как в боевого командира, в пехотном полку которого одержали столько замечательных побед над белыми, и теперь радовались его прибытию.

— В ключевском-то в бою как мы их раскатали, а ведь их было вчетверо больше.

— А под Мациевской…

— А на Ононе-то.

— Чего там говорить, орел! Бывало, как подойдет к нашей роте, любо-дорого смотреть.

— Да-а, уж он спуску не даст, дисциплина у него, братец ты мой, железная.

— Теперь налаживайся в поход, он тут отсиживаться не будет.

К вечеру того же дня во все села, занятые отрядами повстанцев, помчались коннонарочные: командиры отрядов, сотен и большевики-активисты вызывались на завтра в Богдать, на военный совет. Эти же нарочные разнесли повсюду весть о прибытии к ним Журавлева.

Глава VI

На военный совет собрались не только руководители повстанческих отрядов и активисты-большевики, но и поголовно все партизаны, расквартированные в Богдати. Народу набралось столько, что и не вместились в просторном помещении станичного правления, до отказа забили зал, тесной толпой сгрудились в коридоре, большинство же толпилось снаружи у настежь раскрытых окон. Все пришли как по боевой тревоге, перепоясанные патронташами, подсумками. Шашки не у всех, но винтовки у каждого, хотя и разных систем, и никаких знаков различия, только красные ленточки, у кого на груди, у кого на рукаве, на фуражке, вместо кокарды, а у многих и совсем ничего. У командиров же алые повязки на рукавах с номерами сотен.

Егор догадался прийти пораньше, а потому и сидел теперь на скамье, зажав между колен винтовку и шашку, рядом с Вологдиным. Впереди них, за сдвинутыми вместе столами, уселись командиры. Многих из них Егор уже знал: Киргизова, Бородина, Трухина, Колеснева, Сорокина, Косяковича.

Журавлев, стройный, свежевыбритый, с ремнями через оба плеча и с наганом на боку, сидел в самом центре президиума. Рядом с ним справа сидел Плясов. которого Егор также видел впервые. В отличие от всех, Плясов не имел при себе никакого оружия, да и одет он был далеко не по-военному: черная сатиновая рубашка подпоясана узеньким ремешком, а черного сукна шаровары заправлены в высокие сапоги. Он не носил ни усов, ни бороды, узенькая полоска седых волос на висках и вокруг лысины коротко подстрижена, умом искрятся серые, с прищуром, глаза.