Забайкальцы (роман в трех книгах)

Макар приказал 4-му эскадрону обойти дружинников с тыла, а сам он, заменив Рязанова (после удачной диверсии Рязанов хоронился вместе с Былковым в омете соломы), повел его эскадрон в атаку на беляков в лоб, со стороны села. Проскочив на полном галопе поселок, Макар развернул эскадрон в лаву, но дружинники уже поняли маневр красных и, не приняв боя, в момент очутились на конях, кинулись в догонку за своими, налегая на плети. Расстреляв по обойме, партизаны возвратились в село. В улицах, куда бы ни глянул, видны следы недавнего боя: стреляные гильзы, трупы лошадей, в одном месте, приткнувшись головой к забору, ничком лежал убитый офицер. Кто-то уже успел стащить с него сапоги и шаровары, оставив его в белье и гимнастерке, испачканной кровью.

В улицу со стороны кладбища въезжал Макар во главе рязановского эскадрона. Невесело у него на душе, не радует удачное выполнение боевого задания — дорогой ценой заплатили за это партизаны. С ближних и дальних сопок, с конями в поводу, спускаются они в село, на руках несут и несут тяжело раненных и убитых товарищей.

«Мы-то радоваться будем, что победили врага, — думал он, — обозов вон сколько забрали, а они останутся здесь, бедняги, будут лежать в братской могиле, вдалеке от своих, а там их ждут не дождутся матери, жены, дети малые…»

Но вот навстречу эскадрону вышли Рязанов и Былков. Просияв лицом, вновь воспрянул духом Макар, привстал на стременах, гаркнул повеселевшим голосом:

— Эскадрон, смирно-о! Равнение на средину! — И, остановив эскадрон, спешился, кинулся обнимать храбрецов. — Молодцы, товарищи, спасибо! — радостно воскликнул он, хлопая их по плечам. — Герои, настоящие герои! Эх, мать твою не за мать, жалко, крестов-то у нас нету, наградить бы вас обоих за подвиг.

— Да ладно уж, чего там… — Не привыкший к таким похвалам, Рязанов, смущенно улыбаясь, отводил глаза в сторону, зато Спирька тараторил без умолку, стараясь как можно подробнее рассказать про свое геройство. И тут Макар увидел подъехавшего к нему писаря Матафонова. На Мишке новехонькая, защитного цвета фуражка, а за плечами уже не берданка, а японский карабин.

— Завоевал, товарищ командир, — виновато улыбаясь, Мишка поправил на плече карабин. — Берданку свою в обоз сдал, я уже там и часового поставил, чтобы все было сохранно.

— Ладно, ты вот что, как выясним, сколько у нас урону, сколько чего забрали, донесение настрочи Журавлеву, понятно? А про них, — Макар кивком головы показал на Рязанова и Былкова, — особо пропиши, чтобы им благодарность объявить по фронту, за геройство ихнее.

— Сделаю, Макар Михайлович!

— То-то.

Приказав Рязанову разместить людей на постой, Макар вскочил в седло и, когда отъехал немного, доверительно сказал писарю:

— Ты как про обозы будешь писать, так патронов-то поубавь чуток, чтобы своим-то побольше досталось.

Матафонов понимающе улыбнулся, мотнул головой:

— Понятно, уж своих-то не обидим, по полсотни на брата выдадим патрончиков, а остальные пусть забирают, верно?

— Верно.

— А на квартиру к попу пойдем. Вон большой дом под цинковой крышей, я уже там был, насчет еды договорился.

Макар молча покосился на писаря, тронул коня ногой, зарысил по улице.

В поповской ограде, куда заехали Макар с писарем, трое партизан уже расседлывали коней. Макар остановил коня, внимательно осмотрел дом с широкой террасой и черемуховым садиком перед окнами на улицу, перевел взгляд на надворные постройки. Все в этой усадьбе сделано прочно, на века, во всем чувствуется хозяйский глаз и крепкий достаток. В обширной, чисто подметенной ограде, кроме партизан, ни души. Голуби воркуют на крыше, у большого амбара копошатся десятка три кур да свинья с оравой бело-розовых поросят тычется носом в корыто. В дальнем углу просторное зимовье, в раскрытую дверь которого видно, что там топится печь-плита, вкусно пахнет жареным мясом.

А писарь уже распоряжался: наезжая конем на партизан, шипел на них сквозь стиснутые зубы:

— Вы что, ослепли, растакую вашу мать. Не видите, флаг полковой у ворот!

— Ну и что! — огрызнулся на него партизан в синей рубахе, подпоясанный брезентовым патронташем. Двое других, не обращая на сердитого писаря внимания, продолжали снимать с лошадей вьюки и седла.

— Как это что! — воскликнул Мишка. — Мы этот дом под штаб полка займем!

— Ух ты, грех какой! — партизан обнажил в улыбке желтые от табака зубы. — А где он, штаб-то, поди в кармане у тебя?

А штаб и в самом деле состоял из одного Мишки, в тощей боковой сумке которого уместилась вся полковая канцелярия. Но любил Мишка козырнуть громкими словами, давала себя знать писарская привычка. Разобиженный насмешливым тоном партизана, Мишка уже готов был пустить в дело плеть, но тут услышал голос командира:

— Михаил! Ты што это разошелся там?

Писарь опустил руку с плетью, круто повернул коня к командиру.

— Ведь это же самоуправство! — зло выкрикнул он, тыча плетью в сторону партизан. — Что они, дисциплины не знают? Да их за такое дело…

— Хватит! Ты, я вижу, только о себе заботу проявляешь, а о людях наших, о раненых, подумал?