Забавные стишки

Он подошел ко мне учтиво
С лицом, серьезным ненамеренно,
С улыбкой тонкой на губах.
Сказавши: «будьте терпеливы,
Не всем дано судить уверенно
О чуждых разуму вещах,
Но на земле, как в небесах.

Душа не может быть потеряна».

Сквозь приотворенные ставни
Весна дышала ароматами,
Виднелся звездный небосклон.
В раздумий следил наставник
За неподвижными вожатыми…
«Познайте, друг мой, – молвил он, –
Как прост любви благой закон,
Единый, сущий в каждом атоме».

Ницше – Шпенглер – Федоров

Как прогоняемый сквозь строй
Метафизических фрагментов
И посвященный Заратустрой
Непонятый, но дельный ментор!

Всечеловеческая боль

Пронизывает тонкий скепсис,
А дух, блуждающий в неволе
Волит любить, незримо теплясь.

Байрейт и Альпы и Пиррон

И вечный круг миров за ними,
Но всех обиженных не тронет
Он, возвращающийся мимо.

– Закат Европ! Европ закат!..

Все радио разносит зычно.
Да, Ницше знал пути возврата,
– Последний эллин и язычник!

Релятивизм пустых шеренг

В победоносных прусских касках.
Сумбурный предзакатный Шпенглер,
Распоряжающийся наспех.

Вовеки не святой Руси-ль

Неподражаемо смиренье?
Не там ли первое усилье
Для дела братства – воскрешенья?

Не надо слугам Феба крыл

Вожди-политики виновней
С тех пор, как Федоров открыл Ц
ель христианства, долг сыновний!

Март-Апрель 1922

Пейзаж во всероссийском масштабе

[Из романа «Джиадэ»]

Подъяв росистые глаза,
Она не видит ни аза.
Плечами, бедная, поводит,
Срамясь при всем честном народе.

Но полно: он соборно спит,

Так бледен цвет ее ланит.
Да, этот цвет чрезмерно матов.
Не он – эмблема наркоматов.

Он усыпил бы даже рысь,

А может быть, уводит ввысь…

«Бесстыдница, к чему уловка!» –

Кричит осипшая золовка.
И, желчно бровь перекосив,
С упругих плеч сдирает лиф.

Уже грозит знакомство с плеткой

Нагому телу дамы кроткой,
Но комендант как раз поспел:
«Позвольте, плод еще не спел.

Плоды ничьи, а все ничейки –

Мои с согласия ячейки».
И, молвив, в рощу поволок
Красотку, словно узелок.

Изнемогая, без протеста

Попала вдруг она в невесты.
Так в изоляционный пункт
Попали все, кто поднял бунт.

Египетская предсказательница

(Опыт гностического повествования)

Яков Бауман был молодой еще человек лет тридцати трех и, казалось, без определенных занятий. Был он блондин роста среднего, худощавый и задумчивый. Глаза его подчас имели выражение весьма мечтательное, хотя склонностью к мечтательности владелец их как будто не отличался.

Пожалуй, здесь уже приличествовало бы пояснить, чем замечателен человек, выбранный мною в герои повествования, но, право, я затрудняюсь сделать это, ибо при некоторых несомненных своих достоинствах Яков Бауман все же ничем решительно замечателен не был. Что же касается его жизни, то жизнь, проходящую день за днем, без шума и неожиданных приключений, в хорошем литературном обществе принято считать неинтересной. Такой-то и была к огорчению моему жизнь занимающего меня лица: в ней совершенно, и даже с известной преднамеренностью, отсутствовали события, и не то, чтоб какие особенные, а просто всяческие, такие, что обычно приключаются чуть ли не на каждом шагу с большинством людей.