Он надеялся, что мать Анны станет мостиком примирения, – ведь все, что Герберту было нужно, это чтобы Анна искренне покаялась и, как в детском саду, пообещала, что больше не будет… В начале каждой войны есть маленький моментик, крошечная точечка, в которой, кажется, еще можно все изменить, повернуть вспять. Возможно, это тоже лишь назойливая иллюзия, но так хочется, чтобы неизбежность конфликтов была опровергнута… Он по-своему любил семью Анны, уважал ее мать, и ему было больно причинять этим приятным и невинным людям такое горе. По совести говоря, Герберт неплохо относился и к самой Анне, у которой, похоже, наметилось раздвоение личности. В обычном общении она была терпима, хоть и скучна, но стоило ей обратиться к делам, как из обычной женщины вырывался монстр, который, в представлении Адлеров, иногда умудрялся затмевать все небо.
Прерывание человеческих связей – не самое мудрое решение. Не зря говорят: «держи друзей близко, а врагов еще ближе». И недаром Мартин Лютер Кинг говорил: «Мы будем помнить не слова наших врагов, а молчание друзей!» Любое молчание, как это ни странно, является большим проявлением враждебности, чем самая отборная брань. Страшнее молчания друзей может быть только молчание врагов…
«Вот Лакшми Вишну Мишра – совершенно чужой человек, а стоило провести с ним пару часов, и стал он роднее и понятнее, чем иные из тех, с кем проводишь всю жизнь. Как это объяснить? Уж не земное ли воплощение индийского бога Вишну я повстречал? Вишну кушал вишню… Хотя Вишну, кажется, должен быть четырехрукий. Впрочем, в земном своем воплощении он вполне мог явиться мне в человеческом обличье, как Кришна или Будда…»
На Энжелу индус произвел меньшее впечатление, чем на отца. Какой-то куцый и совершенно темный, к тому же совсем немолодой… Так уж устроена женская головка, что всех представителей мужественного пола невольно оценивает, примеряет, даже если это старик, даже если это совсем некстати.
Теперь Энжела жила одинокой, но странно нравящейся ей жизнью. Она съехала с квартиры, на которой проживала со Стюардом, и сняла себе другую: просторную, в два этажа, хотя и в мрачноватом сером доме. Ей было больно возвращаться после работы на старое место, туда, где, как ей казалось раньше, она была счастлива и любима… Новый дом дарил ей ощущение отстраненности от прежней жизни.
Новый ухажер Эдди, появившийся по мановению волшебной палочки при активном содействии родителей, был студентом, боксером, короче, простым сильным парнем, высоким и неотразимым, как летчик из французского авиационного полка «Нормандия-Неман». Он и правда бредил небом, пацаном примкнул к организации «Королевские воздушные кадеты», и когда говорил о полетах, от него невозможно было отвести глаз. Но Энжеле он не нравился. Ее сердце было закрыто, в нем до сих пор проживал невзрачный и местами весьма пакостливый Стюард, хотя признаться в этом она не могла ни себе, ни своим родителям. Эдди казался ей властным, не в меру насмешливым и очень недалеким, хотя, скорее всего, это было не так. Просто тот самый разрыв со своей первой любовью, последствий которого столь опасалась Эльза, прошел для Энжелы гладко лишь внешне, а там, внутри, укрытые даже от нее самой, кипели противонаправленные порывы, стонали закрывающиеся двери, не желая закрываться и оставлять Стюарда вовне.
Как-то незаметно они снова начали переписываться. Стюард, разумеется, признал себя во всем виноватым и начал медленно и планомерно пытаться возвратить хотя бы крошечку прежних отношений. Узнав, что у Энжелы новый ухажер, Стюард пришел в кипучую ярость и пообещал разделаться с соперником, но, увидев огромного молодого боксера, благоразумно дал уговорить себя «не делать глупостей».
Эдди чувствовал себя облапошенным. Ему редко отказывали женщины, но Энжела была, как глухая стена, хотя и не торопилась отпустить его на все четыре стороны. Сначала ему казалось, что это простое жеманство, но в конце концов он понял, что на эту башню бесполезно глядеть с ожиданием счастья… Он потускнел и начал воспринимать Энжелу как некий нарыв, от которого больно, но ничего не поделаешь, надо терпеть: Адлеры пригласили его на работу в компанию на все лето, и он не мог уйти, потому что ему были нужны деньги для продолжения учебы в университете.
Чем меньше Эдди нравился Энжеле, тем больше он нравился Герберту, однако настаивать на своем мнении Герберт не стал, поскольку понимал, что, во-первых, сердцу не прикажешь, а во-вторых, как говорится, «все еще впереди», «поживем – увидим» и «тише едешь – дальше будешь…»
Эльза боялась, что дочь неизбежно вернется к Стюарду, хотя та клялась, что этого никогда не случится.