Забавы Палача

Врени стояла перед ним с ягненком на руках, сияя от счастья, на несколько кратких мгновений позабыв все свои тревоги. Он чувствовал запах сена, молока и тепло ее тела. Она подошла к нему очень близко и положила ягненка ему на руки. Потом поцеловала Фицдуэйна — легко и нежно, всего один.раз.

Когда они снова вернулись в дом, Врени занялась ужином: она приготовила какое-то блюдо из риса, овощей и трав. Они поели в гостиной при свете старинной масляной лампы, отдав должное домашнему красному вину. Затем последовали кофе и очередная порция самогона. Коровам по части этого напитка явно ничего не светило.

Врени опять устроилась на соломенном тюфяке и стала рассказывать о Руди.

— Когда мы были маленькими, все было так просто! Мама тогда еще не умерла и жила вместе с папой. У нас была счастливая семья. Детство в Берне — это прекрасно. Кругом было столько интересного! Школа и наши друзья; танцевальные классы и уроки пения. Летом мы бродили по горам и купались. Зимой — катались на лыжах, коньках и санях. По выходным, а иногда и на более долгое время мы уезжали в Ленк. У папы был там сельский дом — такой старый, скрипучий. Руди любил его, да и я тоже. В Ленке жил наш большой друг, который научил нас кататься на лыжах. Летом он работал на ферме и водил своих коров на далекие горные выпасы. Иногда мы тоже ходили с ним. Он казался нам совершенно неутомимым. Между прочим, он хорошо разбирался в диких цветах и научил этому нас.

— А как его звали? — поинтересовался Фицдуэйн, чувствуя некоторую неловкость оттого, что ему приходится задавать этот вопрос. Конечно, он друг и благодарный слушатель, но прежде всего он ведет расследование.

Врени была поглощена воспоминаниями. Она ответила ему почти машинально.

— Оскар, — сказала она. — Оскар Шупбах, замечательный человек. Лицо у него было точно из полированного красного дерева. Он ведь все время проводил на солнце, под открытым небом — и зимой, и летом.

— А с тех пор вы когда-нибудь ездили в Ленк?

— Нет! — воскликнула она. — Нет, с тех пор ни разу! — Эти слова вырвались из ее уст с силой отчаяния. Она начала плакать, потом вытерла слезы тыльной стороной ладони. Она сидела на полу, опираясь спиной на тюфяк, вытянув ноги, повесив голову. Сейчас ей можно было дать лет пятнадцать.

— Почему все так изменилось? — воскликнула она. — Ну почему? Ведь мы были счастливы.

Фицдуэйн глянул на часы. Было уже довольно поздно, а с его неумением ездить по обледенелым дорогам добраться до Берна в темноте представлялось нелегкой задачей. Врени посмотрела на него и прочла его мысли.

— Можете остаться здесь, — сказала она, кивнув на диван. — Дорога нынче скользкая, а вы, наверное, к этому не привыкли. Пожалуйста, оставайтесь: я буду рада.

Фицдуэйн выглянул в окно. Там стояла темень. Не видно было ни луны, ни огоньков в других домах, ни света автомобильных фар. Он отпустил занавеску и улыбнулся ей.

— Ладно.

Врени расстегнула молнию на одном из тюфяков и пошарила внутри. Ее рука вынырнула наружу с кожаным кисетом, завязанным веревочкой. Она открыла кисет и принялась сворачивать самокрутку. Потом взглянула на Фицдуэйна.

— Травка, — сказала она. — Хотите?

Фицдуэйн покачал головой. Она улыбнулась ему.

— Ну да, вы же человек другого поколения. Он не стал возражать. Она раскурила самокрутку и глубоко затянулась, задержав в легких дым, насколько хватило дыхания. Потом повторила эту операцию еще несколько раз. По комнате распространился сладковатый запах марихуаны.

— Хорошо, — сказала она. — Ах, до чего хорошо. Закрыв глаза, она снова откинулась спиной на тюфяк и выпустила из ноздрей две тонкие струйки дыма. Несколько минут прошли в молчании. Фицдуэйн попивал самогон и ждал.

— С вами легко говорить, — произнесла она. — Вы славный. Умеете слушать. Фицдуэйн улыбнулся.

— Сейчас это трудно себе представить, — вновь начала Врени, — но в детстве мы благоговели перед отцом. Он был довольно резок, быть может, чересчур суров, но мы любили его. Он часто уезжал по делам или задерживался на работе. Помню, как мама повторяла, что он все время трудится. Мы знали, что на войне он проявил себя героем. Знали, что теперь он адвокат. Не раз слышали слово “бизнес”, но не имели ни малейшего понятия о том, что это такое и как много это значит в жизни и судьбах людей.

Мама была идеалисткой. Папа называл ее наивной. Как и он, она происходила из старинного бернского рода, но у нее не было привычки прятать голову в песок, и этим она отличалась от других членов своего круга. Она не желала защищать свои привилегии и жить прошлым. Ей хотелось, чтобы в швейцарском обществе было больше любви и заботы. Чтобы со странами “третьего мира” обходились по справедливости, а не брали бы их за горло, требуя вернуть долги, и не продавали бы им химикалии и оружие, которые не приносят ничего, кроме вреда.