Забавы Палача

— Темные истории, в которых фигурировал папа, сожжение найденных бумаг, смерть мамы и влияние некоторых новых друзей — все это привело к тому, что Руди стал пускаться на крайности. Он начал экспериментировать с наркотиками — не просто с травкой, а с более серьезными вещами: амфетамином, ЛСД. Мы снова перебрались к отцу, но Руди почти не бывал дома. Правда, он перестал спорить с папой — казалось, будто их отношения наладились, но на самом деле Руди уже претворял в жизнь свое намерение отомстить. Причем теперь он действовал не в одиночку. Он следовал чьим-то советам, послушно выполнял чьи-то указания.

Он завел знакомство с людьми, примыкающими к СБА — “Союзу борцов-анархистов”. Они хотели разрушить швейцарскую государственную систему, весь западный капитализм, путем революции. В основном это были пустые разговоры, однако кое-кто из актива этой организации занимался кражей оружия из швейцарских арсеналов и передачей его террористам. Оружие поставлялось на заказ. Это были пулеметы, револьверы, гранаты и даже мощные противотанковые мины. Поставщики оружия имели связи с бандой “Баадер-Майнхоф”, с группой Карлоса, басками и другими экстремистами. Еще до того, как Руди познакомился с анархистами, группа, занимавшаяся продажей оружия, была раскрыта, и ее активных членов посадили в тюрьму. Однако многие сочувствующие избежали наказания. Кое-кого из них полиция держала на заметке.

— Так вы говорите, что Руди не принимал серьезного участия в этой деятельности, — сказал Фицдуэйн. — Он просто восхищался террористами, как школьницы — рок-н-роллом?

Врени улыбнулась.

— Забавное сравнение, но я думаю, что вы попали в точку.

— А каким было ваше отношение ко всему этому? — спросил Фицдуэйн.

Она посмотрела на него, не отвечая, затем отвернулась и уставилась в пол, обхватив руками колени.

— Я предпочитаю быть тем, что по-нашему называется “аусштайгер”. Не хочу никому причинять вред, — тихо сказала она.

— А что значит “аусштайгер”?

— Человек, который не участвует в жизни общества, — пояснила Врени. — И вот что любопытно: немецкое слово можно перевести как “тот, кто выбрался наверх”. Это не просто “тот, чье дело сторона”, как в Америке. Чтобы стать аусштайгером, надо сделать усилие — подняться.

Она зевнула. Было уже за полночь. Язык у нее начал заплетаться, сказывались усталость и сигарета с марихуаной. У него оставалось еще много вопросов, но с ними вполне можно было подождать до утра. Правда, при свете дня она вряд ли станет говорить столь же откровенно. Как правило, днем люди больше замыкаются в себе.

У него было ощущение, что все услышанное — правда, однако не вся; так сказать, параллельная правда. В ту пору наверняка случилось еще что-то, о чем Врени могла не знать или знать лишь отчасти. Он тоже зевнул. На этой стадии расследования смутные догадки и ощущения служили ему чуть ли не единственной путеводной нитью.

— Спать хочется, — сказала она. — Давайте утром договорим.

Она поднялась с пола, сделала пару шагов и присела перед ним на корточки. Ее блузка была расстегнута, и он видел верхнюю часть ее груди и краешки сосков. Она подалась к нему. Он чувствовал ее дыхание, запах ее тела. Она обвила рукой его шею. Поцеловала в губы, и ее язык успел проскользнуть к нему в рот за мгновение до того, как он отшатнулся назад. Другой рукой она легонько провела по его штанам пониже пояса, затем убрала ее.

— Ты ведь знаешь, ирландец, — прошептала она словно самой себе, — знаешь, что они собираются тебя убить, правда?

Еще через пару секунд она исчезла в круглой дыре, ведущей наверх. Измученный Фицдуэйн не был уверен, что правильно расслышал ее слова.

Его разбудил какой-то слабый шум. Комната была пуста, тихо потрескивала лампа, масло в которой почти выгорело. Сначала он увидел ее ноги, потом — темный треугольник волос на лобке. Она проскользнула через люк на теплую каменную скамью. Золотой браслет на ее левом запястье поймал последний отблеск догорающего огня. Затем ее обнаженное тело окутала тьма.

Он слышал, как она медленно ступает по полу, приближаясь к нему. Она тихо плакала. Потом он протянул руку и наткнулся на ее влажную щеку. Ничего не говоря, он притянул ее к себе в постель и обнял. Скоро волосы у него на груди стали мокрыми от ее слез. Он нежно поцеловал ее, как поцеловал бы ребенка; постепенно она успокоилась и заснула.

Он пролежал без сна, размышляя, еще несколько часов — до тех пор, пока первые лучи рассвета не стали просачиваться сквозь занавески. Врени крепко спала, дыша ровно и глубоко. Очень медленно он расстегнул браслет на ее запястье; затем чуть-чуть сдвинул его в сторону, чтобы посмотреть, что находится под ним. Несмотря на слабое освещение, он увидел достаточно. Татуировки не было. Врени слегка пошевелилась, но так и не проснулась.

Утром, за завтраком, она была молчаливой и подавленной. Наливая Фицдуэйну кофе и ставя перед ним тарелку с мюсли, она не подняла на него глаз. Чтобы разговорить ее, он спросил, кто доит корову. Парное молоко на столе было еще теплым.

Она посмотрела на него и невесело усмехнулась.