Забавы Палача

– Гюнтер, – сказал Килмара, который краем сознания размышлял о своих проблемах с личным составом и о намеченной Фицдуэйном поездке в Швейцарию, – почему ты пошел служить во Французский Иностранный Легион, а не в Швейцарскую гвардию в Ватикане? Платят там лучше, форма красивее, и стрелять в тебя никто не станет – хотя в Риме всякое возможно.

– Во-первых, я не швейцарец, – сказал Гюнтер, – а во-вторых, не давал обета безбрачия.

– Ты меня удивляешь, – сказал Килмара. – При чем тут обет безбрачия?

– Сейчас объясню, – ответил Гюнтер. – Чтобы тебя взяли в Швейцарскую гвардию, ты должен быть швейцарцем не старше тридцати лет, пройти военную подготовку в Швейцарии, быть католиком, иметь хорошее здоровье и рост не меньше метра семидесяти четырех – а вдобавок воздерживаться от связей с женщинами и обладать безупречным характером.

– Теперь мне понятно, почему ты здесь, – сказал Килмара.

Пьер Данель слишком поздно сообразил, что вечерние сумерки – не самое подходящее время для прогулок по лесу. Несмотря на то, что этот чертов дуб следовало уничтожить как можно скорее, с визитом к нему вполне можно было бы потерпеть до утра.

Он проклинал фон Дракера за то, что немец выстроил свой причудливый замок в этом глухом уголке на западе Ирландии. Ничего не скажешь, прекрасное местечко для тех, кто любит переменчивый и зловещий ландшафт, а уж погода! В таком климате и валькирии бы перемерли. Когда ирландец говорит, что нынче славное погожее утро, это значит, что сегодня можно выйти на улицу без акваланга, не боясь, что ты тут же утонешь в низвергающихся с неба потоках.

А если забыть о погоде – хотя в Ирландии это практически невозможно, – то остаются еще сами ирландцы, странный народ, который говорит по-английски не так, как положено, а своего языка и вовсе не признает. Ирландский английский – это совсем не то, что английский английский. Директор вечно натыкался на какие-то нюансы, тонкости, оттенки смысла, которых не понимал, и чуть ли не все они, похоже, влекли за собой очередной финансовый ущерб.

Размышления о финансовых проблемах напомнили ему об алиментах, которые он обязан был выплачивать, и о теще в Эльзасе. В конце концов, если подумать, Ирландия была не так уж и плоха.

– Тебе никогда не хочется вернуться к жизни простого наемника, Гюнтер? – спросил Килмара. Он решил побаловаться трубочкой. Час был подходящий, настроение тоже.

– Не сказал бы, что в Легионе я вел жизнь простого наемника, – ответил Гюнтер. – Платили там ужасно.

– Я имел в виду не Легион, – сказал Килмара. – Я говорю о том небольшом промежутке сразу после.

– А, – сказал Гюнтер, – да что об этом толковать.

– Я просто спросил, не скучаешь ли ты по тем временам.

– Я повзрослел, полковник, – сказал Гюнтер. – Раньше я воевал только за деньги. Теперь у меня другие идеалы. Я воюю за деньги и демократию.

Килмара был поглощен чисткой трубки и прочими подготовительными операциями. Курение трубок – занятие не для торопыг. Когда все было готово, он спросил:

– А что ты понимаешь под демократией?

– Свободу делать деньги, – с улыбкой ответил Гюнтер.

– Идеализм – это замечательно, – сухо сказал Килмара. – Пирс гордился бы тобой.

– Кто это – Пирс?

– Падрейг Пирс, – ответил Килмара, – ирландский национальный герой, поэт, романтик и мечтатель. Он был одним из лидеров восстания против англичан в тысяча девятьсот шестнадцатом году, которое привело к завоеванию независимости в двадцать втором. Сам он, конечно, до этого не дожил. Его взяли в плен после одной кровавой схватки, поставили к стенке и расстреляли. В компании с другими пленными.

– Обычный конец романтиков и мечтателей, – сказал Гюнтер.

– Добрый вечер, – произнес с порога Фицдуэйн.

– Легок на помине, – заметил Килмара.

Данель не хотел признаваться даже самому себе, что на душе у него неспокойно. Было совершенно непонятно, с чего бы высокообразованному, трезвомыслящему космополиту, истинному представителю двадцатого века, поддаваться этому чувству так близко от дома и в столь хорошо знакомой стране. И тем не менее, в лесу царила, мягко говоря, тревожная атмосфера. Птиц почему-то не было слышно, лес окутала странная, почти полная тишина. Его сапоги бесшумно ступали по жирной, смешанной с перегнившими листьями почве. Это было смешно, но ему чудилось, будто он слышит стук своего собственного сердца.

Время от времени раздавался внезапный шорох, словно где-то неподалеку пробежало крупное животное – лиса или барсук, – но в остальном гнетущая тишина ничем не нарушалась.

Данель пожалел, что не пригласил с собой кого-нибудь из коллег. Он не слишком любил преподавателей колледжа, но их общество иногда бывало полезным, а в данном случае даже самый занудный из учителей оказался бы как нельзя более кстати. Постепенно директор понял, что за чувство его гложет. Это был давно знакомый человечеству недуг, который можно не только ощущать, но и обонять. Страх.