Забавы Палача

– “Только” – это чересчур сильно сказано, – возразил Медведь. – Я полагаю, что побудительные причины достаточно сложны. Но вы хоть представляете себе, каковы доходы удачливого террориста? Став на эту дорожку, вы можете с полоборота заработать миллион – и налоги платить не нужно.

– Но ведь это занятие еще и одно из самых опасных, – сказал Фицдуэйн.

– Не знаю, не знаю, – отозвался Медведь. – Если вы поглядите на перечень преступлений, совершенных ради денег – ради денег и ради идеи, – насмешливо добавил он, – вы будете удивлены тем, как часто террористы выходят сухими из воды и какие куши они срывают. После того, как у ОПЕК похитили Ямани и других нефтяных министров, Карлос получил от Каддафи персональную премию в два миллиона долларов. И это вдобавок ко всем остальным деньгам, которые принесла ему эта операция. Еще одна небольшая группировка, поддерживаемая Каддафи, получает пять миллионов долларов в год, но это бледнеет по сравнению с доходами тех, кто занимается киднэппингом.

Тут известны немногие детали, – продолжал Медведь, – потому что, как правило, похитители договариваются с жертвой держать все в тайне, но давайте рассмотрим деятельность лишь одной организации – НРАА, Народной революционной армии Аргентины. Они заработали миллион долларов на похищении администратора “Фиата”; два миллиона – на Чарльзе Локвуде, англичанине, работавшем в “Акростил”, три – на Джоне Р. Томпсоне, американском президенте дочерней компании “Файрстон-тайрз”; а за Виктора Самуэльсона, ответственного работника фирмы “Экссон”, им заплатили больше четырнадцати миллионов. А вот вам еще: в семьдесят пятом году “монтонерос”, тоже аргентинцы, потребовали и получили шестьдесят миллионов долларов наличными плюс миллион сдой и одеждой для бедных за двух сыновей Хорхе Борна, председателя “Бунхе-и-Борн”.

– Шестьдесят миллионов долларов! – воскликнул Фицдуэйн.

– Шестьдесят, – подтвердил Медведь. – Трудно поверить, правда? А ведь я говорю лишь об известных случаях. Один Бог знает, сколько сотен миллионов ежегодно выплачивается террористам без всякой огласки: вы только прикиньте, сколько в мире богачей и состоятельных компаний. Причем платят и за то, чтобы спасти уже похищенных, и за то, чтобы избежать похищений, – то есть за покровительство. Терроризм – это бизнес, – продолжал он. – Налеты, бомбежки и убийства, о которых сообщается в прессе, создают требуемую атмосферу страха. Это, если хотите, всего лишь реклама, создающая почву для серьезного негласного вымогательства. Снова приходит на ум сравнение с айсбергом: одна десятая на виду, девять десятых скрыты от посторонних глаз. Одна десятая всей террористской деятельности состоит из тех жестоких выходок, о которых всем известно, а девять десятых – из тайных операций, которые приносят фантастические прибыли. На Уолл-стрит о таких и слыхом не слыхивали.

– Знаете, – сказал Фицдуэйн, – статистика по терроризму в Северной Ирландии заставляет думать, что в Швейцарии просто нет этой проблемы – по крайней мере, если говорить о жертвах. За последние десять лет здесь у вас было лишь несколько незначительных происшествий; а у нас за тот же срок убили больше двух тысяч человек, ранили десятки тысяч, а нанесенный террористами ущерб исчисляется сотнями миллионов.

– Какой же это терроризм? – сказал Медведь. – Это самая настоящая война.

Берн уже почти спал. Окна кафе и ресторанов были закрыты ставнями. Жилые дома тоже погрузились в темноту. Улицы опустели. Лишь иногда тишину нарушал случайный автомобиль.

Фицдуэйн облокотился о перила моста Кирхенфельд и закурил свою последнюю “гавану”. Он понимал, что надо бы надиктовать на пленку кое-какие сведения, добытые сегодня вечером, но хмель от вина, выпитого вместе с Медведем за последние несколько часов, еще не выветрился у него из головы, и доставать из кармана магнитофончик не хотелось.

В ночном воздухе была разлита бодрящая свежесть. Под мостом катила свои невидимые воды Ааре; лишь раз по ним скользнуло отражение фар автомобиля, проехавшего по Аарштрассе и исчезнувшего за Марцили. “Еще один запоздалый бражник, а может, газетчик, который закончил подготовку завтрашнего номера и теперь возвращается домой”, – лениво подумат Фицдуэйн.

Справа от него высилась громада “Бельвю”: днем из окон и с балконов этого знаменитого отеля открывался чудесный вид на горы. Медведь рассказал Фицдуэйну, что во время Второй мировой войны в “Бельвю” был штаб немецкой разведки, обосновавшейся в нейтральной Швейцарии; союзники же избрали своим пристанищем более скромный, зато и более уютный “Швайцерхоф” всего в нескольких кварталах отсюда.

Кое– где в номерах “Бельвю” еще горел свет. Фицдуэйн смотрел, как окна отеля гаснут одно за другим. Ему очень нравился Кирхенфельдбрюкке, хотя он и не мог бы сказать, почему. В Берне были мосты и повыше, и постарше. Кирхенфельд не обладал ни великолепием моста Золотых Ворот в Сан-Франциско, ни сказочным очарованием Тауэрского моста в Лондоне. Но в нем было что-то свое, особенное: он идеально подходил для спокойных размышлений.