Забереги

Так и не спал, ворочался на нарах, невольно прислушиваясь к шепоту за иконной перегородкой. Но вот и шепот затих, и захрапел с дырявым продухом Максимилиан Михайлович, и тоненько, как песенку, подтянула Айно, а его все не брала истома. Провалялся бы, верно, до утра, не подними его какой-то жутковатый отзвук. С моря, не иначе. Но кому сейчас охота носиться по волнам? Он было плотнее накрылся шинелькой — нет, не лежалось. Вроде как сквозь вой ветра кто-то кричал. Тут уж и вовсе какой сон? Встал, запалил фонарь и вышел вон. То ли свет подбодрил крики, то ли стены теперь не мешали — уже явственно неслось:

— …о-оги-и…

Что-то было неладно на море. Он вернулся и растолкал Айно:

— Слышь, плыть надо.

Она вспорхнула, как птичка, не спрашивая, куда и зачем. И тихо так, чтобы не разбудить Максимилиана Михайловича. Только уже одевшись и садясь в лодку, сказала:

— Плыть? А куда, председатель?

— А туда. Слышь?

Со стороны затопленного Избишина доносился не то стон, не то плач. Жутковато стало Федору, а Айно хоть бы что, видно, притерпелась ко всему на этом диком морском островке.

Плыли в полном молчании: Айно гребла, он сидел на руле. Ветер утих за это время, плыть было сносно, и только снег мешал, забеливал своей известкой все очертания. Все же могучие деревенские березы, с годами ставшие черными, проступали и в такой замети. Держались чернеющей череды, стараясь почему-то не бухать веслами. Словно таились, хотя фонарь не тушили. Совсем керосин не берегли. Свет фонаря и высветил вдруг, на расстоянии одного взмаха весла, жутковатую библейскую картину: на кресте висел распятый, мокрый совсем, безголосый человек, который уже только мычал:

— …м-мо-ги-и…

Тут уж Айно бросила весла и прянула к Федору, закрыла глаза, уткнулась носом ему в колени. А он теперь, когда дознался причины ночных криков, страх свой быстро потушил. Достаточно было посветить фонарем, чтобы выбросить из головы библейские видения: мало походил на Христа несчастный страдалец. Федор подгреб кормовиком поближе к кресту, выше поднял фонарь… и признал в распятом человеке Демьяна Ряжина.

— Та-ак… Час от часу не легче!

Он отстегнул ремень, который держал на кресте Демьяна, и Демьян сам свалился в лодку. Едва ли он соображал, что с ним сейчас происходит, а Федор, само собой, не допытывался, как его туда занесло. Как мог, подхватил Демьяна, прислонил к корме. И Айно при этой возне открыла глаза, тоже признала Демьяна. Теперь к ней вернулась и былая решимость:

— Давай его скорее в тепло. Совсем замерз, бедняга.

Они в какие-то пять минут пригнали лодку обратно. Втащить внутрь мокрого Демьяна стоило немалого труда, но управились и с этим, даже не разбудили постреливавшего на выдохе Максимилиана Михайловича.

Думали, совсем пропал человек, а Демьян через полчаса, раздетый Федором и уложенный под полушубки на нары, уже пришел в себя и удивился, видя сидевшую возле него с кружкой чаю Айно:

— Ты?.. Я ведь вроде бы утонул.

— Утонул, да не совсем, — ответила Айно. — Пей чай. Молчи.

Демьян сам взял кружку из ее рук. Завидное у него оказалось здоровье: отлежался, согрелся, напился малинового чаю и уже совсем вразумительно спросил Федора:

— И ты здесь, неуловимый председатель? Какими судьбами?

— Меня-то дело задержало, а вот тебя какая злая судьба на крест забросила? Вроде бы еще не Христос. Или молиться на тебя прикажешь?

— Не мешало бы маленько… Ну, да об этом после. Нехорошо начальство допрашивать. Считай, что случаем сюда занесло… ехал вот тебе шерсть пощипать…

Федору стало не по себе от этого быстрого и спокойного воскресения из мертвых.

— Может, до завтра-то погодишь со своим щипаньем?

— До завтра погожу, чего ж.

— Ну, так и спи да помалкивай.

Айно убралась за перегородку, а он задул фонарь и пристроился в другом конце нар, подальше от Демьяна. Солома тут была ободрана, так на голом лапнике и прозябал: Снизу, из-под заледенелой прорвы, несло сырую стужу, тряпье все пошло под Демьяна, кое-как вполглаза скоротал ночь, только уже под утро придремал. Каково же было его удивление, когда, с ломотой во всем теле встав с нар, он нашел Демьяна уже в самой церкви, неторопливо расхаживавшего по лаве вдоль рыбного склада. Сердце так и упало:

— Ну, чего тут высматриваешь?

— А рыбку, ее, окаянную, такую-то вкусную. От великой бедности налог не сдаешь?

— Два дня назад как и ловиться начала. А море какое — ты разве не видел? — понял он уже, каким ветром занесло Демьяна сюда, и напирал теперь на него: — Тонуть никому неохота, даже тебе. Поуспокоится, возьмем в Верети большую лодку и отвезем.

— Это само собой. Да не многовато ли вам останется. Не обижайся, налог поприбавим. Смотри, в Мяксе с голоду пухнут.

— Ну и дураки. Грабить чужое горазды… как вон и зимой было… Нет чтобы самим сетку забросить. Мы-то хоть досыта давно не едали, а все ж с голоду не пухнем. Пахать надо, сеять надо — без кормежки какой сев? А ты — налог! Попробуй возьми лишний-то налог, так я тебя обратно в море закину.