Забереги

Будто если б стали тонуть, так не вместе. Он попытался уговорить Айно:

— Я на завтрашний наряд опоздаю, пойми, голова. Посевная ведь идет.

— Какой наряд? Какая посевная? — не приняла его возражений Айно. — Снег вон сеется. Снег пахать будешь, да?

У Айно всегда так: наивность мешалась с необоримой решительностью. Знала ведь шельма, что ему самому, с одной-то рукой, на берег не сплыть. Он еще не сдавался, а она уже принялась вытаскивать из лодки мешки с рыбой. Десять крапивных мешков набузовали, только-только увезти, да и то с расчетом на подсохшую дорогу. Теперь мешки снова оказались на паперти, и Айно прикрывала их лапником, будто снег мог повредить рыбе. Делать нечего, Федор поволок и лодку на паперть, привязал ее к дверному кольцу, — в такую непогодь как бы не смыло волной. И пока они тут, как поп с попадьей, препирались, свету белого стало не видать; снег сплошным обвалом рушился с неба. Хоть рыба и была весенним насущным хлебом, Федор больше жалел об оставленной пашне: сейчас грязи набухает, не протащиться с плугом. Половину ярового клина они худо-бедно засеяли, но оставалась еще и другая половина, а там и картошка, и разный овощ. Хотелось побольше всего посадить и посеять, авось к уборочной кое-кто из мужиков возвернется. Припасено у него было семян разной репы и брюквы, знай высевай, под осень все сгодится. Потому и торопил с яровыми, чтобы осталось маленько времени на приварок. А этот проклятый снег знать не знал о председательских планах, снова намертво укрывал ожившую было землю и только море закрыть не мог — бушевало оно, ярилось.

От церкви до берега не больше полукилометра, да ведь не Христос, чтобы по такой воде яко посуху…

— Чего торчать тогда, в тепло пошли, — кивнул он недовольно Айно, будто она и наслала такую погодушку.

Он и Максимилиану Михайловичу в ответ на его приветствие буркнул бог знает что. Но в тепле, за ухой и за чаем, заправленным зазеленевшим уже малинником, он быстро оттаял душой и телом, посмеялся с намеком:

— Кхе-кхе… зря мы с тобой тогда весь спиртишко победно ухайдакали.

— Кхе-кхе… — уже не в шутку, а всерьез покашлял Максимилиан Михайлович. — Зря не зря, а больше нету.

Хоть Федор и не надеялся ни на что, а стало ему от этой вести грустновато. Чтоб не расстраивать себя понапрасну, после чаю придумал занятие:

— Пойдем-ка вашу рыбку посмотрим.

— Не доверяешь? — обиделся Максимилиан Михайлович.

— Какое недоверие, чудак ты человек. Пожелай вы побазарить, я за вами все равно не услежу. Так?

— Так, — согласился Максимилиан Михайлович.

— А раз так, не обвиняй меня в пустых грехах. Нелишне председателю знать приход-расход.

Они прошли в глухой, без окон, придел, служивший, наверно, церковникам потайной каморой, теперь вот превращенной в ледник. Пол, как и везде, был, конечно, на аршин затоплен, и был настлан по новым балкам жердяной. Поверх лапника и снегу накидано, смерзлось все, да и нижний, ледяной, пол не растаял — холодом дышала глухая камора. Холод этот не огорчал, а радовал. Федор прикинул на глазок переложенный крошеным льдом штабель рыбы и пощелкал пальцами, как костяшками счетов:

— Так, так… Молодцы вы, мои молодожены. Пудиков семнадцать наберется, а?

— Наберется и все двадцать, — охотно поправил его Максимилиан Михайлович. — Церковь-то на наше счастье раскололась, устроила протоку. Сейчас рыба сбила охотку, тише идет, но все же на треть забивает за ночь мережи. Сам утром увидишь, подожди.

Федор велел запастись еще ледком, а потом, чтобы хоть как-то оправдать свое безделье, потребовал лом.

Лед все еще покрывал внутренность церкви, но был уже крохкий, ходить по нему опасались, а потому от жилого придела к леднику был проложен жердяной мосток. Вроде как лава над омутом, на кольях, перевязанных вицами. Пошатывалось, поскрипывало, однако же держалось. С лавы и били лед, а потом вычерпывали дырявым ведром. Федор радовался всякой работе, с которой мог управляться одной рукой, вечерний уповод поработал в охотку. Набили они про запас целый угол ледяного крошева — знай только ловись рыбка. Айно уже их остановила:

— Ай, мужики, не наловить нам столько рыбы.

— Наловим, — возразил ей Максимилиан Михайлович, но не очень уверенно.

— Ну, сколько повезет, — не стал их обижать Федор, — С налогом прошлым хватит рассчитаться и себе останется, чего ж еще?

Он понимал настроение Максимилиана Михайловича: тот хоть и вольный казак, не колхозник, а тоже надо как-то оправдать свое существование. Жилось им тут с Айно по нынешним временам вовсе не худо. Рыба своя, картошки немного из деревни подбрасывали, ну, а остальное уж святым духом, как у всех. Зиму в чаду и холоде перебедовали, теперь на море хорошо. Спальню вон себе устроили, за иконами, как отшельники, сами себе хозяева. Федор искренне позавидовал:

— Если бы мне да такую вот благодать…

Он осекся, опять вспомнив, что благодати без женщины не бывает. Никак не уходила из жизни, из души, из памяти Марыся…