Заблуждение велосипеда

Накануне мама устраивает ужин для своих и папиных друзей у нас на Каретном. На ужин – грибы, она их покупает на Центральном рынке. Грибы со сметаной, картошкой, луком и укропом.

Как странно оказаться летом в Москве, где пахнет совсем по-другому, не так, как зимой и осенью, и звуки слышатся иначе.

Я все время выскакиваю из-за стола и собираюсь, складываю одежду, тетрадки, плавательный круг и какие-то девчонские штучки.

Едем в Прибалтику! Желто-синий поезд с занавесочками на маленьком, уютном Рижском вокзале. Пахнет углем, им раскочегаривают бак с горячей водой, чтобы был чай. И там, в Прибалтике, тоже так пахнет, потому что старые деревянные домики на взморье отапливают углем.

В вагоне чисто, пахнет мылом, льняные полотенца, проводницы разговаривают с акцентом, и уже слышно, как кто-то в соседнем купе говорит по-латышски – красиво, напевно, со множеством «с» и «ц».

В Прибалтике гораздо чище, чем в Москве, и люди вежливые.

Мы приезжали с семьдесят третьего года лет пятнадцать подряд. Поэтому когда начались в девяностых годах все эти неприятности, якобы латыши не любят русских, не разговаривают, не обслуживают, я просто представить себе не могла, что такое возможно. И когда в девяносто восьмом году я привезла на взморье сына, показать ему места своего детства, нас, москвичей, везде принимали как дорогих гостей.

Нищета стояла катастрофическая. Деревянные домики буржуазной Латвии заброшены, заколочены, ресторан «Юрас Перле» над морем сгорел. Как будто в стране были военные действия. А это всего лишь пришла долгожданная свобода.

Хозяйка маленькой гостиницы, где мы жили, выносила объедки в миски на задний двор для бродячих кошек. А к мискам подходили человеческие старички, пенсионеры.

На центральной улице Йомас все было выметено, убрано, кафе, ресторанчики, а в сумерках, когда туристов становилось меньше, выползали какие-то несусветные персонажи, драные дети, иссохшие от пьянства женщины, выбирали пустые бутылки из урн. Жуть кромешная!

А тогда, при советах, в этот дом отдыха на взморье съезжалась пишущая братия со всей страны, торжество дружбы народов, с женами и детьми, и все знакомились, дружили. Мы с мамой приобрели там несколько добрых знакомых, семей из Армении и Азербайджана.

Утро. У входа в корпус стоят Иван Драч из Киева, Юрий Левитанский и какой-то поэт, допустим, из Туркмении. Подходит Марис Чаклайс, автор запомнившихся мне с детских лет строчек «Небо все понимает в глубокой своей синеве и полно состраданья к поникшей от горя траве». Отличные стихи, про которые, услышав, думаешь: «И чего я сама не догадалась их написать? Ведь до чего просто!»

– Здравствуй, Иван, здравствуй, Юрка, здорово (допустим, Улугбек)!

Говорят о температуре воды в море, строят планы на день, подшучивают друг над другом, все дружелюбно, уважительно.

Если надо «подружить» людей разных национальностей, то для начала это следовало бы делать по профессиональному признаку. Потому что писатель найдет о чем поговорить с коллегой, и повар с поваром, и космонавт с космонавтом.

Когда я приехала туда в первый раз, мы с мамой наскоро разобрали вещи и пошли на море. Было солнечно, и море синее, и белый песок. На спуске к пляжу нас ждал дядя Кайсын.

Нас поселили в «шведском домике» – все маленькие коттеджи имели свои названия, «белый дом», «охотничий домик», «контора», «детский корпус» и «дом с привидениями» – сырой и угрюмый трехэтажный дом. Когда недовольные постояльцы этого дома жаловались администрации на сырость и неудобства, им неизменно отвечали, что зато Паустовский в этом доме «Золотую розу» написал «и не пикнул».

После девяносто первого года домики вернули старым владельцам. А скорее всего, их просто купили, кто смог.

В главном корпусе был бар, где продавали очень вкусное сырное печенье и варили отменный кофе. Днем, в обеденный перерыв, в баре собирались работники санатория – горничные, садовники, прачки, пили кофе с коньяком, разговаривали и по-латышски, и по-русски. И тоже все нормально было. В скобках – блин! (Междометие, выражающее досаду и недоумение.)

Иногда в баре между перебравшими писателями вспыхивали мордобои, но кратковременные и без особых увечий.

В Риге жил друг моего папы, художник театра русской драмы дядя Юра Феоктистов с женой Тасей.

– Дорогая, – поучительно и слегка в нос говорила Тася моей маме. – Ни в коем случае нельзя спать на боку, от этого образуются морщины на груди. Спать надо только на спине, широко раскинув руки. И еще, дорогая. На ночь не забудь намазать лоб сметаной и сверху аккуратно натянуть на голову чулок – это прекрасное средство от морщин на лбу.

Тася была такой стопроцентной женщиной, в степени «N плюс один», женщиной из анекдотов про женщин.

Вот договорились мы все вместе куда-то идти – гулять ли, или в кино, или на выставку. Приходит дядя Юра, а Тася является, опоздав на полчаса.

– Дорогая! – в ажиотаже восклицает она, не обращая вообще никакого внимания на собственного мужа. – В угловом – потрясающие кофточки! Я заняла очередь, идем!

Все, вот вам и кино, вот вам и прогулка.