Заблуждение велосипеда

После смерти Юрия Марковича жена его надолго уехала за границу, потом прошел слух, что дом она продала.

А недавно, проходя мимо, я увидела, что дом уже снесен и пустое место песочком посыпано.

Остается только вспоминать.

Помню и маму Юрия Марковича, Ксению Алексеевну, глубокую старуху, всегда с рюмкой коньяка и сигаретой. Алла Григорьевна ходила за ней, как за родной матерью, но она все равно больше любила бывшую невестку, Беллу Ахатовну Ахмадулину:

— Утром спускается по лестнице — да, нечесаная, да, с похмелья, но видно, что это небожительница, ангел, гений, понимаешь? — говорила она моей маме.

Значит, мама уходит к Нагибиным.

— Ну, давай, я с тобой. К Нагибиным?

— Нет. Я иду к Юре Трифонову.

Ну вот. Какая скучища!

К Нагибиным еще можно сходить с мамой, чудесные старинные вещи, коты и псы, но чего, скажите на милость, интересного у Трифонова? Тенистый участок, никаких животных, хмурый грузный дядька в очках и строгая Клавдия Михайловна, «домоправительница», подруга его покойной матери.

Мама же просто обожает ходить к нему в гости, и если, вернувшись с речки, или из лесу, или с велосипедной вылазки, я не застаю ее дома, значит, она напротив, через дорогу от нашего дома, у Трифонова — разговаривают и пьют чай, сидя по разные стороны большого стола.

— Юра, вы гений, — неоднократно говорила ему мама. — Именно по вашим романам потомки будут изучать нашу жизнь.

И он смущенно, хмуро улыбался — губы расплывались в улыбке, а большой лоб и брови хмурились.

Какая же ты, мама… Обещала пойти в лес, за земляникой, а сама в гости к этому скучному Юре…

Моя мама дружила с Трифоновым. То есть раньше они дружили все вместе, большой компанией — Трифоновы, Нагибины, Ваншенкины, Бондаревы, мои родители. К моей сознательной жизни компания рассосалась, но наша новая дача по Южной, дом 1, находилась как раз напротив дачи Трифонова (Южная, 4). Когда мама приезжала на выходные, она вечером шла в гости — или к Нагибиным, или к Трифонову.

И вот однажды девочки с соседних госстроевских дач подобрали гладкошерстного серо-полосатого котенка, такой типично помоечный вариант. Я всегда обожала и собак, и кошек, но мне не разрешали. Этого котенка они завернули в целлофан, чтобы от него ни чем не заразиться, и притащили ко мне. Мамы дома не было — к Трифонову пошла. С котенком в целлофановом пакете я поднялась на веранду к нашему хмурому соседу. Мама и Юрий Валентинович пили чай, сидя друг напротив друга за большим столом. Я начала робко канючить про котенка. Очевидно, маме было неловко при Ю. В. ругать меня и говорить «сию минуту убери эту гадость».

— Конечно, он очень миленький, — светским голосом начала она. — Но…

Должно быть, вид у нас с котенком был совсем несчастный, потому что Ю. В. сказал:

— Ладно уж, Алла, чего там, разрешите Ксюше взять этого бедного вульгариса…

Мама стала забавляться словом «вульгарис», хохотать и разрешила мне оставить котенка себе. Упрыгивая с веранды, я слышала, что Ю. В. как-то пошутил насчет гуманистических традиций русской литературы и ее представителей, и мама опять захохотала.

Котенок же отогрелся, отъелся, похорошел и был таков.

Мама очень гордилась своей дружбой с Трифоновым, а также и тем, что повесть «Другая жизнь» посвящена ей.

Да, там так и написано.

Хотя несколько раз я слышала, как она с некоторой обидой говорила о том, что Юра, которого она считала искренним другом, так плотно с ней общался и выпытывал, как и что она чувствует после утраты мужа, всего лишь потому, что писал повесть про вдову.

— Не забывай, что я вдова, — неприятным голосом отвечала мама на мои просьбы купить что-нибудь из одежды или кассетный магнитофон.

Конечно, ей было трудно одной поддерживать этот дом и сад. Всегда были какие-то рабочие-обманщики, маляры и строители, которые брали деньги вперед и запивали, делали плохо, так, что все тут же рушилось.

Какие-то Борисы, Вовы, Кольки, Мишки-цыганы, Юрики.

Но мама любила и умела дружить с «народом». Лифтерши, почтальоны, продавщицы в овощном, электрики ее просто обожали. Всегда она кого-то куда-то устраивала, кому-то помогала, отдавала вещи, дарила книжки.

Были еще на даче два Генки — Мазуров и Иванов, оба электрики. Когда-то давно они поехали вместе с папой на машине в Москву. (За выпивкой, я полагаю.) И машина перевернулась. Никто не пострадал, только папа сломал руку, пытаясь выкрутить руль. Из года в год, пока сами не умерли, эти Генки приходили в день аварии, сперва к папе, с чекушкой и гитарой, и пели ему заздравную песню собственного сочинения, из которой мне известен только запев:

— Товарищ Драгунский, приветствуем вам,извините, что в поздний час…

А потом и к маме. С чекушкой.

— Давай, Васильна, выпьем, помянем Виктора Осипыча…

И мама, самая «красивая женщина Москвы», обычно весьма разборчивая в знакомствах и отнюдь не лишенная сословных предрассудков, ничуть не чинясь, ставила им закусь и выпивала.

Последний раз я встретила Трифонова в конце лета восьмидесятого года. Он выходил из лесу с женой, Ольгой Романовной, грузный, в спортивном костюме, с лицом бледно-серого цвета.