МЕРОПРИЯТИЯ ПО ОЧИСТКЕ СОВЕСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
ПЯТОЕ БАТЮШКА ДУМАЕТ ПРО ДРУГА
«Дашенька!..»
(Вспоминает вдруг батюшка.)
«Желтый череп на буфете. Дашенька. Встречали Новый год у Числа, и Комиссар была, на ролях любимой девушки Числа, сам и познакомил, нечего ныть теперь, я ему морду бил, а потом ничего, помирились. Новый год, сидели на веранде, топили камин, пили мандариновую чачу, орали под гитару песни БГ и танцевали. Число довольно быстро назюзюкался и вальсировал с Дашенькой.
И все хохотали.
Да, мандариновая чача, ну конечно, точно, потому что перед этим несколько месяцев, часть лета и осени, болтались в Абхазии на пасеке. Вот жизнь была! Выпили лишнего, сели в поезд и поехали к друзьям в Тбилиси. А те как раз уезжали на пасеку в Абхазию, и мы с Числом сели к ним «на хвоста». Бывает такая стадия опьянения, когда все получается. Лето, самое начало восьмидесятых, билетов никуда не достать, а мы вписались в поезд. Утром проснулся — мама, где я? Куда я еду? В конце концов, оказались на пасеке в горах.
Туда еще дикторша приезжала, с центрального телевидения, из передачи «Спокойной ночи, малыши». С компанией здоровенных мужиков, грузин. Чисто, миль пардон, на блядки. Но в темных очках. А мы с Числом такие заросшие, бородатые, в робах. Она думала, мы дикари какие-нибудь. И мы с Числом ее напугали. Мы вдруг сказали на чисто русском языке:
— Спокойной ночи, ребята! Ваф!
Как эта собака детская, из передачи, Филя.
И она тут же смылась, дикторша.
Я раньше уехал, а Число там был почти до Нового года и приехал с мандариновой чачей в бутылях.
Наутро после Нового года он взял старый чемодан, пошли, говорит, навестим Сироту, Новый год все-таки, надо людям приятное делать. Пришли в соседний поселок, встали под окнами, Число позвал:
— Ксантиппа!
Из окна высунулась замотанная полотенцем голова и сердито сказала:
— Я голову помыла, сейчас простужусь из-за тебя, и вообще — отстань, мне заниматься надо.
И Число открыл чемодан, а там — мандарины. Полный чемодан мандаринов! И с похмельной сосредоточенностью стал выкладывать ее имя — мандаринами на снегу.
Так это она и была. Типа писатель. Тогда-то я ее и видел. Нет, не тогда. Я и лица-то не разглядел — мельком, быстро, и мои минус шесть к тому же.
Число, Число… Друг детства… Нечужой человек, что и говорить. Ты прости меня, Число. А за что? За то, что я, в конце концов, на Ане женился?
Так это потому что тебя дома не было…
Это вот как было.
Коньяк стоял в платяном шкафу. А на столе — натюрморт. Это папа у меня промышленный архитектор, а мама преподавала в Строгановке, готовила абитуриентов на дому. Ученики на дом приходили, натюрморты чтоб были. Красивый тогда был натюрморт. Я сел так сбоку, чтобы его не попортить, и стал пить коньяк. И на телефон таращился, хотел позвонить Числу — у него мой диск был, «Стенка» пинкфлойдовская. Этот диск мне не нужен был, просто я все никак успокоиться не мог, что вот, Костик и Аня-Комиссар… Таращился на телефон, очень хотелось позвонить, но изо всех сил старался не звонить. И позвонил. Комиссар говорит, нет его дома, а диск вот он, заезжай ко мне на Арбат, а то я никуда не могу высунуться, с младенцем сижу. Ну ладно, заеду на днях. А сам дальше сижу, коньяк пью, сбоку от стола, чтобы натюрморт в сохранности. И выпил коньяк. Весь. На нервной почве. И натюрморт съел. Мама приходит… Скандал, короче. Я хлопнул дверью и ушел. Спустился в метро. Там меня милиционер остановил и так по-дружески, человечно сказал: «Иди отсюда, парень, а то еще под поезд свалишься». Я выполз наверх, деньги пересчитал, на такси. Хотел к своей Машке поехать, но не смог выговорить «Открытое шоссе». Сказал «Арбат». Арбат — легче выговорить. И поехал к Комиссару, диск забирать. Она говорит, так и так, он ушел. От жены с младенцем ушел. Проблемы с милицией из-за наркоты, в бегах. Нету его. А диск вот, забирай. Комиссар мне кофе сварила, сидели, болтали, остался ночевать, утром сходил на молочную кухню. Так и живем… Больше двадцати лет уже…»
