Заблуждения капитализма или пагубная самонадеянность профессора Хайека

Мы уже встретились с явлением «глобализации» морали, когда этические правила, выработанные в малой группе, в ходе эволюции человеческого общества постепенно распространяются на все б'oльшие группы людей и в конечном счете на всех людей вообще, которых мы начинаем рассматривать как наших «ближних». На заре истории, то есть в самые отдаленные времена, о которых мы имеем письменные свидетельства, мы застаем «моральные правила» еще в очень узком их применении. До этого обязательность таких правил безусловно ограничивалась собственным племенем. У даяков на острове Борнео молодой человек мог жениться, лишь предъявив череп убитого «врага», то есть любого представителя другого племени. В греческих полисах, таких как Афины и Спарта, в архаический период жизнь (и тем более имущество) гражданина другого города-государства уважалась лишь в том случае, если на этот счет был «международный» договор. Пиратство, при котором ограбленных мореплавателей убивали или в лучшем случае продавали в рабство, считалось доблестью чуть ли не до пятого века до н. э., и лишь Афинская архе, зачаток большого государства, на время вывела пиратов в Эгейском море. У римлян морские законы предписывали в случае угрозы кораблекрушения выбрасывать за борт все грузы, в том числе и рабов. С биологической стороны такое обесценивание жизни собрата по виду выглядит очень странно, поскольку у всех хищников существуют инстинктивные коррекции инстинкта внутривидовой агрессии, требующие не умерщвления своего «ближнего», а только изгнания его со своего охотничьего участка. Без этих коррекций ни один вид не мог бы сохраниться, и самый факт сохранения человеческого вида – единственного (за исключением крыс), практиковавшего войны между популяциями и каннибализм – нуждается в особом объяснении. Не думаю, чтобы все это было вполне ясно, но возможно, что остаточные явления упомянутых коррекций все же сохранились: в древнейшие времена с рабами часто обращались, «как с людьми». Для этого надо было, чтобы они жили совместно с хозяевами: тогда их начинали воспринимать как «членов семьи» ^[19].

Конрад Лоренц заметил, что у человека непосредственное эмоциональное взаимодействие, с инстинктивным образованием простейших «этических правил», ограничено группой в несколько десятков знакомых особей, чт'o приблизительно соответствует численности обезьяньего стада, где и выработались эти инстинкты. Для образования непосредственных эмоций не обязательно, чтобы человек принадлежал к нашей семье или к нашему племени; но необходимо, чтобы он постоянно встречался с ним и имел для нас значение в повседневной жизни, как это бывает с жителями небольшой традиционной деревни. Для упрощения дальнейшего изложения назовем такую «мораль» локальной. К другим людям, не входящим в привычную для нас «малую группу», мы относимся гораздо равнодушнее, и если соблюдаем в отношении этих людей «моральные правила», то уже с помощью другого механизма, не запрограммированного генетически, а вырабатываемого культурной традицией. В обществе, где сохраняется такая традиция, такие правила соблюдаются по отношению к более или менее широкой группе; такую «мораль» мы назовем глобальной. Члена «малой группы» нельзя обидеть, потому что этому препятствует наше непосредственное чувство, уцелевшее от древнего инстинкта, корректирующего инстинкт внутривидовой агрессии, тогда как человека «широкой группы» не полагается обижать, потому что этому препятствует культурный запрет, переданный нам в детстве посредством обучения. Объем «широкой группы», охватываемой этим запретом, зависит от исторических условий.

Различие между «локальной» и «глобальной» моралью очень важно для профессора Хайека, хотя он не употребляет этих терминов и вряд ли понимает биологический смысл этого различия. Вообще, значение механизма культурной наследственности, называемого традицией, вряд ли ему понятно: иначе он не придумал бы загадочную «мораль», находящуюся где-то «между инстинктом и разумом», что скорее напоминает рассуждения философов XVIII века, чем сколько-нибудь реалистический подход к человеку. Локальная мораль Хайеку не нравится, она мешает индивиду механически повиноваться правилам игры «расширенного общества». Хайек хотел бы, чтобы остались одни «абстрактные» правила морали – он так и называет их абстрактными, и подчеркивает, как важно, чтобы они не относились к непосредственно знакомому нам индивиду, не были «инстинктивны». В нашей терминологии, он проповедует глобальную мораль. Но он не отдает себе отчета в том, что глобальная мораль возникла из локальной и без нее не может существовать.