— Конечно?! — вскричал Версак. — Что же, вы ставите на одну доску распутницу, известную своими скандальными похождениями, и женщину, которая однажды уступила порыву любви, лишь делающему ей честь! Нет, я не так беспощаден, как вы, сударыня! Таких женщин я не причисляю к
— А если бы такая и нашлась, — заметила госпожа де Люрсе, — вы бы все равно не поверили; так уж плохо вы о нас думаете.
— Вы правы, сударыня, — прервал он, — есть женщины, о которых я думаю плохо и очень плохо, чьи хитрости презираю, в ком не вижу ни намека на добродетель. Они не слабы, а порочны. Они-то первые и негодуют на малейшее непочтительное слово о женщинах, потому что, защищая всех, на деле защищают себя. Для них опасен любой намек; они так много теряют при более близком знакомстве и в глубине души так верно судят о себе, что не могут допустить ни единого слова, которое сорвало бы с них маску и раскрыло их истинное лицо. И поэтому, когда я говорю, что
— Так оно и есть, — поддержала его госпожа де Тевиль. — И сердиться на подобные обвинения значит не уважать себя.
— Так что вот, сударыня, — продолжал Версак, обращаясь к госпоже де Сенанж, которая тем временем усиленно обольщала меня, — теперь вы понимаете, почему многие женщины обижаются на меня, а госпожа де Тевиль не обижается?
— Я понимаю только, — ответила госпожа де Сенанж, — что уж вам-то никак не пристало бранить женщин: главный их грех — что они слишком вас балуют.
— Может быть, именно из-за этого, — сказал он со смехом, — я такого невысокого мнения о них.
— Я особенно сержусь на то, что этот презрительный тон входит в моду; им заражены все, вплоть до
— Правда, — заметила госпожа де Люрсе, — следовало бы запретить эти скверные книги.
— Почему же, сударыня? — возразил Версак. — Женщины делают, что хотят; пусть же и сочинитель пишет о них, что хочет; он осуждает их поведение, они осуждают его книги. Они не исправляются, он тоже; по-моему, они квиты.