Заблуждения сердца и ума

Ко всем этим доводам прибавился еще один, который перевешивал все остальные и заставлял меня добиваться разговора наедине с госпожой де Люрсе. Я был убежден, что она меня обманула и что я не имею права простить ей ее притворную добродетель. Мне не хотелось больше играть роль влюбленного юнца; моя честь требовала дать ей понять, что я хорошо осведомлен и не намерен для ее удовольствия изображать былое уважение; для исполнения этого замысла нельзя было придумать более подходящей минуты; ведь, несмотря на свою неприступную добродетель, которую мне так и не удалось сломить за три месяца воздыханий, она назначает свидание мужчине, который не затратил на эту победу ни сил, ни времени и, может быть, даже и не стремился к ней. Я рисовал себе увлекательную картину ее смущения, нетерпеливого ожидания, которое ее охватит, и меня так пленила эта мысль, что я ни за что не мог отказаться от предстоящего зрелища.

Занятый столь приятными размышлениями, я только ждал подходящей минуты, чтобы осуществить свой замысел. Наконец, час настал. Я сделал вид, что выхожу вместе с другими, и так натурально простился с госпожей де Люрсе, что она даже как будто немного растерялась. Некоторое время я оставался в прихожей, тихо беседуя с одним из моих людей, которому мне по существу нечего было сказать, а когда все разошлись, я вернулся в гостиную.

Госпожа де Люрсе сидела на кушетке, в раздумье. Несмотря на всю мою отвагу, мне стало не по себе, когда я остался с ней наедине; все, что я собирался сказать, вылетело у меня из головы. Но надо было как-то выйти из положения, в которое я попал по своей вине; наконец, досада, охватившая меня при виде госпожи де Люрсе, и предвкушение оскорбительной для нее сцены вернули мне твердость.

— Как, это вы? — спросила она с удивлением. — Смею ли спросить, зачем вы вернулись? Что подумают мои слуги?

— Я полагаю, сударыня, — сказал я насмешливо, — что вас не столько беспокоит, что подумают ваши слуги, сколько другое, более важное для вас обстоятельство.

— Я никогда не отвечаю на вопросы, которых не понимаю, — сказала она, — и не спрашиваю о том, что меня не интересует; поэтому я не буду вникать в смысл этих слов, я просто попрошу вас не оставаться здесь в такой поздний час.

— Я знаю, — ответил я, — что весьма обрадую вас, если сейчас же уйду; но теперь только час ночи, и я бы очень хотел, чтобы вы позволили мне провести с вами еще хотя бы час-другой.

— Вот благородное предложение, — ответила она, подражая моему любезно-почтительному тону; — я искренне огорчена, что не могу его принять.

— Можете, сударыня, — возразил я, — я должен о многом переговорить с вами, так что вы без скуки проведете время, которое я прошу мне уделить.

— Может быть и так, — сказала она, — но я все-таки считаю, что вы неудачно выбрали момент для разговоров, да и вряд ли он доставит мне большое удовольствие: должна вам сказать, не примите за упрек, что до сей поры вы не очень меня развлекали.

— Сегодня, сударыня, вы будете более довольны мной, — сказал я; — я настолько уверен в этом, что решил обратиться к вам с этой просьбой, хотя, как и следовало ожидать, она показалась вам нескромной. Мне понятно, почему вы сочли ее неуместной. Я знаю, что отнимаю у вас мгновения, сулящие вам более острые радости, чем беседа со мной; не говорю уже о том, что нетерпение ваше разделяет некто, горько ропщущий на препятствия, которые я ставлю на пути к ожидающим его удовольствиям; к тому же он не уверен, что вы непричастны к неприятности, которую я ему причиняю.

— Вот поистине великолепная фраза! — воскликнула она. — Она настолько же изящна, насколько туманна и длинна. Чтобы так неясно выразить свою мысль, надо изрядно потрудиться.

— Если вы разрешите, — ответил я, — я скажу яснее.

— О, я разрешаю, — с живостью сказала она, — и даже прошу вас об этом. Я не прочь узнать, какие низкие мысли занимают вас: полагаю, это что-то не совсем обыкновенное.

— Простите меня, сударыня. Мысли, которые вам кажутся необыкновенными, разделяются очень многими людьми.

— Вступление слишком длинно, — сказала она резко, — перейдемте к делу.

— Перейдемте, — сказал я, краснея от гнева. — Вы полагали, сударыня, что я всегда буду глубоко уважать вас и что ваше самоотверженное сопротивление заставит меня особенно ценить победу над вашей добродетелью, так как я буду считать, что я единственный, кому удалось ее поколебать. Вы так думали и были правы...

— Присядьте, сударь, — спокойно прервала она меня. — Такое начало предвещает длинную речь, и я буду рада, если вы устроитесь поудобнее.

Я сел напротив нее и хотя ее иронический взгляд немного смущал меня, я продолжал: