Заблуждения толпы

В Англии, где в 1843 году не было и 2000 миль железных дорог, к концу 1848 года насчитывалось более 5000 миль путей; Хадсон владел путями протяженностью около 1450 миль и фактически являлся монополистом на северо-востоке страны²⁵⁰. Планировалось дальнейшее строительство: парламент утвердил прокладку 800 миль в 1844 году, 2700 миль в 1845-м и 4500 миль в 1846 году. Метод Хадсона (и большинства его коллег) предполагал продажу акций за небольшой первоначальный взнос с последующим полным выкупом гораздо позже. Новые акции обычно выпускались под дивиденды близко к 10 процентам годовых, несмотря на то что строительство, не говоря уже об операциях и доходах, еще не начиналось; пайщики в массе своей, привлеченные высокой доходностью, не замечали очевидного: отсутствие доходов подразумевало, что первые дивиденды должны поступать из свеженакопленного капитала (сегодня принято говорить о схеме Понци [84]), а для поздних вкладчиков и вовсе дивиденды – просто фикция. Хадсон подпитывал это безумие, делясь новостями о парламентских перспективах собственных проектов. И вишенка на торте: вплоть до последней стадии пузыря плотная северо-восточная железнодорожная сеть Хадсона препятствовала прокладке конкурирующих линий.

Помимо поборников прогресса вроде Бланта и Хадсона, общественности и политиков немалую роль в раздувания пузыря 1840-х годов сыграла пресса. Вообще говоря, в ту эпоху четвертое сословие делилось на две группы: на «старую прессу», образчиком которой была лондонская газета «Таймс», и «новую», репортажно-железнодорожную, наподобие «Рейлвей таймс»; первая выражала крайне ортодоксальный скептицизм, зато вторая усиленно раздувала пламя спекуляций. На пике пузыря публика могла выбирать минимум из двадцати «железнодорожных» изданий, на финансирование которых учредители компаний щедро выделяли от 12 до 14 тысяч фунтов еженедельно рекламными доходами (пожалуй, эти средства было бы куда разумнее потратить на строительство). Публиковалось столько пафосных статей о новых начинаниях, что, как писал один наблюдатель-сатирик, «возрадовалась вся комиссия из сквайров и баронетов. Законопроект теперь точно пройдет палату общин. Инженером при них состоял Стефенсон [Роберт Стефенсон, сын Джорджа]; властелином и магнатом был Хадсон, а банкиром Глин. Прибыль, как нас скромно извещают, не превысит пятнадцати процентов»²⁵¹. Согласно одной типичной статье, железные дороги были новым чудом света, которое опоясывало земной шар:

«Не довольствуясь тем, чтобы сделать Ливерпуль своим домом… они облегают поясом весь земной шар. Далекая Индия соблазняет своими водами, а Китай прислушивается к голосу чародея-кондуктора. Разрушенные холмы и разбитые алтари древней Греции скоро услышат гудок паровоза или же превратятся в святыни коммерции силой тех величественных инструментов, что пересекают реки, преодолевают пространства, расширяют торговлю, объединяют конфедерации, посредством которых обретает зримое воплощение адамант, а человек принимает власть над временем и пространством»²⁵².

Еще в 1843 году британская экономика понемногу оправлялась от «несварения желудка» 1836–1837 годов, но уже осенью 1844 года банки выдавали ссуды под 2,5 процента; хуже того, они охотно принимали в качестве залога железнодорожные ценные бумаги, которые повсюду считались «абсолютно надежными». В списках подписчиков встречались позиции, которые заставили бы покраснеть американского ипотечного брокера начала 2000-х: военный офицер на половине оклада, зарабатывающий 54 фунта стерлингов в год, приобрел акций на общую сумму 41 500 фунтов стерлингов по нескольким спискам; из двоих сыновей уборщицы, живущих на чердаке, один набрал акций на 12 500 фунтов стерлингов, а второй – на 25 000 фунтов стерлингов, не ведая, разумеется, как он будет расплачиваться; миллионы фунтов стерлингов в акциях принадлежали пайщикам с фиктивными адресами²⁵³.

По словам анонимного обозревателя, английская общественность «словно обезумела от железных дорог. О них говорили на публичных собраниях; им прилюдно и без стеснения поклонялись; их обсуждали на бирже; за них голосовали в парламенте; их высмеивали на сцене. Они словно проникли во все сословия и классы; ими были озабочены в каждом доме; все без исключения поддались искушению. Мужчины, которые посещали церковь столь же усердно, как свои конторы, мужчины, чье слово всегда было крепким, как семейные узы, бросались в погоню за добычей, будто подхваченные водоворотом»²⁵⁴.

Деловой человек и парламентарий Джеймс Моррисон писал: