Забой номер семь

Он всегда был замкнутым, хмурым человеком. Много лет назад он потерял жену, умершую от белокровия. Три раза его арестовывали и ссылали, последний раз в конце гражданской войны. Вернувшись, он узнал, что обе его дочери стали проститутками. Старшая уехала в провинцию с какой-то подозрительной балетной труппой. Младшую он разыскал в одном из тысяч заведений, которыми кишмя кишат Афины. Снаружи красовалась вывеска: «Люси-Сорагья». Он вошел. Его дочка, полуодетая, весело смеялась и курила. При виде отца она растерялась.

Кацабас пристроился на диване рядом с каким-то солдатом и, не произнося ни слова, смотрел на нее. Взгляд его выражал бесконечное страдание. Солдат встал и попросил, чтобы малютка пошла с ним: видно, испугался, что ее уведет сосед. Поднялась с места и его дочь. Кацабас низко опустил голову и ушел, не оглянувшись.

Он жил в поселке один и много сил отдавал профсоюзной работе. Почти каждый месяц асфалия находила какой-нибудь предлог, чтобы арестовать его. Кацабаса держали несколько суток, но затем отпускали благодаря энергичным действиям его товарищей. О своей семье он никогда ни с кем не говорил: Лишь изредка, не выдержав, бурчал с горькой иронией: «Родина! Религия! Семья!»

Кацабас достал из кармана погашенную сигарету и наклонился к соседу, чтобы прикурить. Опять посыпались вопросы. Кацабас смотрел на шахтеров сумрачно и серьезно.

– Болтовней делу не поможешь, – сказал он. – Компания попытается привезти рабочих из других мест. Мы займем на рассвете все дороги в округе… – Он помолчал немного, выпуская клубы дыма, и его худое лицо при этом сморщилось. – К черту! – добавил он с негодованием, словно отвечая на мучившую его мысль.

Между тем Лукас приближался к первой галерее. Он прошел мимо группы женщин, которые, увидев его, принялись работать с особым рвением, и остановился около деревянной стойки. Прислонившись к ней спиной, он со странной улыбкой наблюдал за работницами. В уголке его губ торчал обкусанный стебелек базилика.

В нескольких метрах от него Катерина отгребала лопатой уголь. Она стояла спиной, не замечая Лукаса.

– Эй, ты! – тихонько позвал он ее.

Обернувшись, она окинула его равнодушным взглядом.

– Опять ты здесь, – сказала она. – Не надоело тебе, в конце концов, торчать около меня и глупо скалить зубы!

Лицо Катерины, руки, ноги были черны от угольной, пыли. Платок, туго завязанный вокруг шеи, намок от пота, струйками стекавшего по ее свежим щекам. Растрепанные, слипшиеся волосы прядями выбивались на лоб. Трудно было узнать в ней кокетливую, задорную девушку, на которую заглядывались мужчины, когда она, красиво причесанная, в широкой юбке, развязной походкой шла по улочкам поселка. Катерина снова повернулась к Лукасу спиной и продолжала отгребать уголь.

Десятник подошел к ней.

– Тебе еще не надоело? Не собираешься бросить эту работу?

– Нет, не брошу. Никогда не брошу, – упрямо ответила она.

– Не будь дурой. Скоро в такую страшилу превратишься, что никто и не посмотрит в твою сторону. Хочешь, устрою тебя в лавку?

Она продолжала работать, не обращая внимания на его слова. С лица Лукаса не сходила улыбка, злая улыбка оскорбленного мужского самолюбия.

– Лучше, глупая, стать проституткой, – поддразнивал он ее.

Она молчала.

– Ну, хорошо! Продолжай гнуть спину! – Он уже собрался уходить, но, повернувшись, наклонился к ее уху. – Не скажешь ли, отчего повесился сын хозяина? По твоей милости, моя куколка?

Лопата выпала из рук Катерины. На лице ее отразился ужас. Она в растерянности посмотрела на Лукаса. И вдруг сжала кулаками виски.

– Перестань! Не смей напоминать мне о нем! – прерывающимся голосом закричала она.

– Что с тобой? – растерялся десятник. – С чего это вдруг ты так переменилась? – удивленно пробормотал он.

В тот вечер на прошлой неделе Катерина вернулась к себе в барак, подавленная и растерянная; только раздеваясь, она заметила, что ее бархатное платье все в пятнах от вина и закусок. Словно охваченная безумием, она принялась рвать платье в клочки. Катерину трясло как в лихорадке. Возбуждение сменил мучительный страх. Ее отец в это время был на работе. Она легла на кровать, укутавшись одеялом, закрыла глаза.

Страшные видения проносились перед ней, сменяя друг друга: сказочно красивая вилла, люстры, Зафирис, наклонившийся над бильярдом, игровой автомат с звенящими колокольчиками, друзья Никоса, с дикими выкриками сокрушающие все вокруг. И среди этих кошмаров – отвратительная, безобразная, отталкивающая физиономия ее повесившегося любовника. Она ворочалась с боку на бок, зарывалась лицом в подушку, пытаясь прогнать его образ. Но как она ни прятала голову, ни зажмуривалась, его взгляд был прикован к ней, и со всех сторон ее обступали картины того трагического вечера.

С диким криком она вскочила с постели.

– Где я? – озираясь, прошептала Катерина.