Забой номер семь

«Через час, как и позавчера, я буду сидеть в кожаном кресле. Ровно через час и четыре минуты», – думал Клеархос, растерянно глядя вокруг.

– Она хотела, чтобы он открыл лавочку и женился на ней, – добавил тихо официант.

– Врете вы все! – рассердился грузчик.

– Почему вру? Ты из кожи лез, гнул спину по двадцать часов в сутки, чтобы отложить на черный день. И в конце концов с чем ты остался, Фотис? – Хозяин повернулся к Клеархосу. – У нее живот раздулся, как арбуз. Ну и подлые твари эти бабы! – заключил он, с трудом удерживаясь от смеха.

Клеархос машинально проглотил ложку фасоли. Он попытался сосредоточиться и понять колкие шутки хозяина. Но лишь насмешливо улыбнулся, глядя на грузчика, который ерзал на стуле и почесывался.

– Она вовсе не подлая! – неожиданно вырвалось у Фотиса.

– Вот чудак, скажешь тоже – не подлая. Мужчина ты или нет? – опять подзадорил его толстяк и обменялся довольной улыбкой с официантом, потому что грузчик наконец вскипел.

Клеархос рассмеялся.

– Задал бы ты ей хорошую трепку, – посоветовал официант.

Рассвирепевший Фотис вскочил. Сутулый, сильный и ловкий, как обезьяна, он стоял перед хозяином, почесывая одну босую ногу о другую. Потом вдруг заговорил быстро и неразборчиво:

– Я сам ее выгнал, толстяк. Провалиться мне на этом месте, если вру.

– Брось, бедняга.

– Вот те крест. Начистоту сказал ей: «Фотис не женится на тебе. Ты что, хочешь спать всю жизнь прямо на рынке между корзин с овощами?» Я же мужчина, а не старый чурбан. Девчонка была хороша со мной. Семь лет мы вместе; сам знаешь, что распространяться об этом! Я-то уже считал ее женой, своей половиной. Но бывает, упрется человек как осел и не хочет посоветоваться с другим Фотисом, что сидит вот здесь, внутри! – Он ударил себя в грудь. – «Что ты делаешь, Фотис? – надо было его спросить. – Что ты делаешь, сволочь? Сажаешь еще кого-то себе на шею? Сегодня отложил двадцать пять драхм, завтра – ни одной. Разве есть что-нибудь надежное в нашей жизни? Тебе голову негде приклонить, ведь ты ночуешь между корзин на рынке!»

– Спалил я свою хибару, чтобы блохи меня не заели, – давясь от смеха, пропищал официант, уверенный, что удачно сострил.

– Когда-нибудь окочурится с перепоя, – шепнул хозяин Клеархосу.

Грузчик услышал его слова и усмехнулся.

– Я окочурюсь? – переспросил он. – Меня, толстяк, смерть не отыщет. Смерть бродит по домам и стаскивает людей с кроватей, а меня где она найдет? Среди корзин? Я от нее улизну.

Долго звучал раскатистый смех хозяина. А грузчик тяжело опустился на стул и внимательно посмотрел на Клеархоса.

– Соврал я, все мы врем! Как не посоветоваться с другим Фотисом? И вор, и убийца, и негодяй вступает в сделку с тем; кто сидит внутри него. Не так ли, парень? – И, не дожидаясь ответа, он продолжал: – Я вступаю с ним в сделку, как только продираю глаза. А просыпаюсь я в два часа ночи, когда начинают съезжаться на рынок подводы. Со сна меня шатает, желудок огнем горит от вина. И вцепляется в меня, так сказать, парень…

– Кто? – спросил хозяин.

– Другой Фотис, тот, что внутри.

Хозяин и официант расхохотались.

– Ну и сказанул!

Грузчик готов был разразиться бранью, но поймал на себе тревожный взгляд юноши. Успокоившись немного, он снова заговорил:

– Вцепляется в меня, подлец, в два часа ночи. Котом оборачивается, зараза, вот те крест, парень, и впивается в меня когтями, рвет на части. Тогда я становлюсь, так сказать, своим собственным судьей, сажаю второго Фотиса на скамью подсудимых и спрашиваю: «Чего ты, дядя, добился за свою жизнь, за свои сорок лет? Тьфу ты! Ни дома, – ни штанов, ни матраца у тебя нет. Чего ты добился, пропойца? Ну, чего ты добился, пропойца?» И бьюсь головой о стенку.

Он тревожным взглядом окинул зал и продолжал жалобным голосом:

– Однажды она забеременела. Ей хотелось ребенка. Но я отвел ее к бабке в поселок. Та поставила ее перед собой на колени и дала ей несколько пинков в живот. Хлынула кровь, она потеряла сознание, и ребенку – крышка.

Хозяин попытался перебить его, чтобы снова придать разговору шутливый характер, но это ему не удалось.

– Тогда я выставил ее, но она вернулась ко мне вся в слезах. Столько лет мы прожили как муж с женой, вот я и размяк. Сказал ей: «Ступай, глупая, поищи другого, пока ты еще чего-то стоишь». А сам растаял. И, дурак, опять принял ее. Прошел еще год. Что изменилось? Снова беременность, пинки, кровь. Опять выгоняю ее. И говорю самому себе: «Если она, гадюка, снова проймет тебя плачем, значит, ты не мужчина». Приходила она ко мне, и не раз приходила, подлая. И стоило мне ее увидеть, как я таял. Как-то раз набросился я на нее, бил по лицу, по голове, рвал на ней платье. Слова не обронила. Ни словечка. Еще минуту – и я упал бы к ней в ноги, целовал бы ее. Но я схватил ее за горло: «Не смей появляться здесь, гадюка, а то я руки на себя наложу». Она сжалилась надо мной, и больше я ее в глаза не видел.

– Во всем ты, дурак, сам виноват. Если бы не был пьяницей, имел бы теперь свой угол.

Грузчик печально покачал головой.

– Если б я не был пьяницей! Разве в этом дело, толстяк?