Читаем Забой номер семь полностью

Новый образ жизни больше устраивал Клеархоса. Он просыпался в полдень и возвращался домой на рассвете. Голова его была занята игрой в кости, бильярдом, кинофильмами, денежными махинациями, женщинами, будущими путешествиями. Его не беспокоило, к чему все это приведет, куда он катится. Единственной мечтой его было сбежать за границу. Иногда его охватывала жажда приключений, ему хотелось сесть тайком на пароход и уплыть все равно куда. Несколько раз прачка осмеливалась заговаривать с ним о будущем, спрашивала, собирается ли он начать работать. Сын набрасывался на нее с бранью. Его отношение к матери изменилось так же разительно, как и отношение к девушкам. Он стал груб с ней, будто ни с того ни с сего возненавидел ее.

Дней десять назад в послеобеденное время Клеархос я Зафирис бродили по Пирею, разыскивая одного подозрительного субъекта, задолжавшего им некоторую сумму. Они не нашли его в тех притонах, где он бывал обычно, и без денег бесцельно слонялись по порту, глазея по сторонам.

Время шло. Уже несколько раз они прошли по набережной мимо кофейни. Как всегда, вели праздный разговор, перебрасывались шутками, даже увязались за двумя модисточками. Клеархос был не прочь развлечься.

Стало смеркаться. Приятели шли молча. С наступлением темноты им еще больше захотелось покутить. Они завернули на рынок. В пивной им удалось подсесть к двум английским морякам. Один из них тут же заказал узо.[4] Стали шутить, петь, обниматься. Быстро опустошались отопка за стопкой. Один из моряков, немногословный толстый мальтиец, то и дело доставал из кармана пачку денег и расплачивался за все. Потом они бродили по улицам. Около полуночи зашли в отдаленный бар в районе Трубы.

Англичан совсем развезло. Клеархос заказал сладкого самосского вина. Вдруг они с Зафирисом многозначительно переглянулись. Приятели без слов поняли друг друга; Клеархосу показалось, что Зафирис трусит. Это его подзадорило, и он наклонился к уху приятеля.

– Мы их затащим в поселок, – шепнул он.

Эти слова прозвучали как призыв к действию. С той минуты в друзей словно вселился бес. Клеархос вскочил и начал плясать как одержимый. Но то и дело их тревожные взгляды встречались. Они приходили все в большее возбуждение, скрывая друг от друга свое беспокойство. Откупорили вторую бутылку. Возможно, чтобы оттянуть время. Хозяин бара уже спустил до половины двери железную штору.

– Давай, джонни, до дна!

– Ка-ре-кла,[5] – забавно пропищал веснушчатый моряк помоложе.

Ему нравилось повторять заученные греческие слова. Толстый мальтиец сидел сонный, уронив голову на грудь. Теперь он напоминал бурдюк. Только когда Зафирис сунул ему под нос порнографические открытки, он встрепенулся, цинично прищелкнул языком и опять повесил голову. Его стошнило прямо на брюки.

Зафирис расхохотался. Когда он смеялся, у него обнажалась верхняя десна.

– Ну, теперь пошли к девочкам! Good?[6]

Они повели англичан узкими пустынными закоулками. В тишине ночи раздавались только их шаги и посвистывание Клеархоса. Он шел позади, таща толстяка. «Бурдюк» повис у него на плече.

Клеархос все время насвистывал. Внезапно он подумал о камне. О гладком большущем камне, которым подпирают ворота у них в доме. Он даже ощутил его холод, отчего пальцы у него судорожно сжались. Теперь он насвистывал какой-то веселый мотив. Подвыпивший «бурдюк» мурлыкал в тон ему.

За бараками начинался пустырь, куда сваливали мусор и всякий хлам. Клеархос неожиданно толкнул толстого моряка. Покачнувшись, «бурдюк» сделал два-три шага и упал около груды камней. Клеархос наклонился и увидел, что тот спит. Его лицо и одежда были испачканы блевотиной. Клеархос поморщился от отвращения и сел на камень поодаль.

В стороне стояли освещаемые луной молодой моряк с веснушками и Зафирис. Англичанин был оживлен. Как и все, кто находится далеко от родины, он любил показывать фотографии своих близких.

– О yes![7] Этот мама… Этот папа…

Клеархос поглядел по сторонам.

Домишки поселка тянулись по склону холма, купаясь в лунном свете. Вокруг царила таинственная тишина. Он поднял камень и, спрятав его за спину, подошел к молодому моряку. Зафирис отступил на шаг.

Взгляд Клеархоса остановился на коротко остриженных рыжих волосах англичанина. Белую бескозырку тот лихо заломил на левую сторону, и затылок у него оказался открытым. Размахнувшись, Клеархос швырнул камень. Моряк даже не вскрикнул. Раздался лишь глухой звук, и он рухнул на землю. На лице Зафириса отразился страх.

Несколько мгновений Клеархоса шатало. Его охватил ужас. «Что я натворил?» – подумал он и невольно сделал движение, чтобы поднять англичанина. Но в ту же минуту холодный внутренний голос шепнул: «Что случилось, то случилось. Ты же мужчина, так не будь смешным!» Он поднял камень и забросил его подальше.

– Ты дрожишь? – с презрением спросил он приятеля.

– Смотри, кровь, – пробормотал Зафирис.

– Выверни им поскорее карманы.

Они взяли деньги, сигареты, мундштук, часы у спящего толстяка и скрылись в переулке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее