Забой номер семь

– Говорят, она была коммунисткой. Вот проклятая! Подумать только, у этого пьянчуги ночного сторожа была такая жена! Их тогда вместе судил военный трибунал. Так ведь? Но он в штаны наложил, всех выдал. Я слышал, что во время суда он валялся в ногах у своей жены и умолял ее подписать отречение, чтобы спасти свою шкуру…

– Лукас, зачем ворошить то, что быльем поросло, – перебил его Алекос, не расположенный вступать с ним в подобный разговор.

Но тут внимание Лукаса отвлекла группа шахтеров, собравшихся у входа в штольню. Они окружили жандарма, который что-то записывал.

– Скоты… я наказывал им: если кто-нибудь придет снимать допрос, чтобы нашли сначала меня. Ступайте в барак и ждите меня там, я сейчас приду, – бросил десятник Алекосу и побежал к рабочим.

Барак, где жил ночной сторож Стелиос Кацарос, стоял на отшибе, вдали от поселка, почти на вершине небольшого холма. Когда подымался сильный ветер, ржавые листы жести на крыше со страшным шумом бились друг о дружку. На задворках в курятнике без дверцы, полном сухого помета, давно уже не было кур. Веревка, привязанная к вилам, воткнутым в землю, тянулась к открытой ставне окна. Шелковая комбинация с кружевами, пара чулок и еще какое-то женское белье, прикрепленное защипками, развевалось на ветру.

Алекос постучал в дверь. Ему никто не ответил.

«К счастью, его нет дома», – с облегчением подумал он. Оглянулся, не идет ли Лукас, и снова постучал, погромче. Опять никакого ответа. Он робко толкнул дверь и заглянул внутрь.

В глубине комнаты на низкой скамеечке сидел неподвижно старик с редкими спутанными волосами. Он откинулся на спинку кровати, склонив голову к правому плечу. Несмотря на то что рядом с ним горела жаровня, он был по шею укутан в коричневое солдатское одеяло.

«Нет, не может быть. Не может быть, чтобы за несколько лет так изменился человек!» – подумал, содрогнувшись, Алекос.

Сначала ему показалось, что сторож спит, и он хотел притворить дверь и уйти. Но вдруг увидел его глаза, обведенные синими кругами: они смотрели на него с поразительным спокойствием.

– Извини меня, я постучал, но…

– Я слышал. Здесь никто не стучится. Приходит то один, то другой, неизвестно зачем… Потом они уходят, – сказал с улыбкой сторож.

Дыхание у Стелиоса было тяжелым. Перед каждым глубоким вздохом он подымал голову и раздувал ноздри, а его бледное лицо с заостренным носом искажала болезненная гримаса.

– А тебе что надо? – равнодушно спросил он.

– Ты нужен десятнику… он скоро придет. Я подожду его. Мы с ним условились… Постарел ты, я тебя не узнал…

– А я тебя сразу узнал. Слыхал, ты служишь в конторе, да не приходилось встречаться. Что же ты стоишь?

Алекос сел на табуретку и огляделся вокруг. Против него на стене висела большая фотография Катерины. Волосы у нее были собраны в высокий пучок, и она кокетливо улыбалась. Такие фотографии девушки посылают на конкурс красоты. Осколок зеркала украшали портреты кинозвезд.

– Не приходилось встречаться, – повторил Стелиос – Тут я устроился, так сказать, временно, после той истории…

– Знаю, – пробормотал Алекос.

– Временно, – повторил он, несколько оживившись, – Разве это работа – бродить, так сказать, точно привидение, ночь напролет? А жалованье – двадцать пить драхм в день. Я же мастер. Помнишь…

– Да.

– Я мастер, не чета этим халтурщикам.

Он дрожал и лязгал зубами, хотя был закутан в одеяло.

– Ты болен? – спросил Алекос.

– Нет… но не могу никак согреться. Тело у меня всегда ледяное. Даже летом… Рассчитываю, так сказать, пойти на старую работу. Сейчас, когда строятся огромные домины, паша профессия выгодная. Я просил одного знакомого подрядчика, чтобы он поимел меня в виду…

Он говорил медленно, с трудом и все время облизывал пересохшие губы.

Действительно, Стелиос Кацарос работал раньше маляром на стройке, но не был таким хорошим специалистом, каким считал себя. Он с большим удовольствием слонялся без дела, чесал языком и распивал винцо. Иногда ему в руки попадалась какая-нибудь серьезная книга, и отдельными фразами из нее он долго потом козырял в разговорах.

Коммунист, стоявший в стороне от всякой партийной работы, он женился на дочери старика подрядчика, с которым вместе малярничал. Самое забавное, что тесть заходил к нему иногда пропустить стаканчик, а дочери своей говорил: «Хороший у тебя муженек, Мария, но смотри, как бы он не сделал из тебя большевичку!»

В годы немецкой оккупации активная деятельность жены приводила в недоумение маляра. Еще больше его удивляла происшедшая в ней перемена. Марию можно было причислить к тем странным людям, которые до поры до времени робко, с каким-то страхом наблюдают за окружающим, но вдруг, совершенно неожиданно, в них пробуждается страсть к кипучей деятельности. Мария пеклась о своем доме, готовила обед, растила ребенка, работала на текстильной фабрике и вместе с тем становилась одним из самых активных членов организации Сопротивления в поселке. Маляр гордился ею, считая ее своим творением.