Забой номер семь

«Что ты думаешь? Когда я обвенчался с ней, это была запуганная шестнадцатилетняя девчонка, верившая, как и ее покойный отец, что император Константин окаменел в соборе святой Софии[19]», – сказал оп однажды с улыбкой Алекосу, добавив, что это он открыл ей глаза на окружающий мир.

Возможно, в этом и была крупица правды, но маляр и не подозревал, что в душе Марии таится чудесная искра.

Потом разыгралась трагедия…

Алекос смотрел на мертвенно-бледное лицо Стелиоса, не слушая его болтовни (тот объяснял ему, что подмешивают в краски теперешние халтурщики). Время шло. Алекос почувствовал, что у него пересохло в горле и начало першить. Он закурил сигарету. Поцарапал обгорелой спичкой по клеенке, постеленной на стол. Бросил ее. Уже не первый раз после того, как они расстались с Фанасисом, он сунул руку в карман, чтобы проверить, на месте ли письмо Элени. На складе он достал его, просмотрел отдельные места и снова спрятал. Вдруг ему показалось, что он слышит чьи-то шаги. Он насторожился. Нет, это не Лукас.

– Думаю наведаться к подрядчику…

– Ты знаешь, Стефанос вышел из тюрьмы, – сказал внезапно Алекос.

Стелиос вздрогнул.

– Не помню такого… Совсем не помню…

Его пробирала дрожь, зубы стучали. Путая слова, он пытался еще что-то сказать о подрядчике.

– Ты его не помнишь? – воскликнул возмущенно Алекос. – Столько лет вы жили на одном дворе! – Мутные глава Стелиоса умоляли его не продолжать. – За ним охотилась асфалия, и он скрывался… Подпольщику в то время трудно было найти надежное убежище. Стефаноса арестовали ночью на стройке, в кладовке, где маляры хранят свои материалы. Ты не помнишь?

– Меня ведь отпустили на свободу. – От звука его голоса у Алекоса по телу пробежали мурашки.

Воцарилось молчание. Алекосу опять показалось, что кто-то идет. Он встал и подошел к двери. Стелиос решил, что тот собрался уходить.

– Подожди, – закричал он, задыхаясь.

– Чего тебе?

– Подойти поближе.

Одеяло сползло с его плеч, и изумленный Алекос увидел, что сторож привязан к спинке кровати. Грязная веревка скручивала его руки и обвивалась вокруг груди.

– Развяжи меня, пожалуйста, – умоляюще прошептал он и, прочтя удивление на лице Алекоса, попытался улыбнуться: – Катерина связала меня. Не хочет, чтобы я пил… Хоть я и клялся, что капли в рот не возьму… Я дождался бы ее, да спешу… Надо пойти в поселок поискать подрядчика…

– Старик ненормальный! По всему видно. Конечно, ненормальный! – громко проговорил Алекос, не считаясь с тем, что его могут услышать.

Он подошел и развязал сторожа. Затем попросил передать десятнику, что не дождался его… Да, он сию минуту уйдет… Он не собирается вмешиваться в грязные дела компании… Ему не позволяет совесть, его прошлое… Поэтому, возможно, он бросит службу. Именно из-за этого бросит… Алекос внезапно умолк: он разглагольствовал сам с собой. Стелиос спал, язык его, как змея, выскользнул изо рта. Катерина улыбалась с фотографии на стене. Алекос ощупал карманы. Да, ведь сигареты кончились, он только что выбросил пустую коробку. «Если я сделаю и это, окончательно опозорюсь», – подумал он. Вышел из барака и, не заходя в контору, направился домой таким быстрым шагом, словно за ним гнались.

Стол был уже накрыт. Анна ждала его. Он принялся машинально есть. С трудом проглотил несколько ложек и отодвинул тарелку.

– Нет, нет, ты ни при чем, Анна, обед вкусный; пожалуйста, не огорчайся: просто у меня нет аппетита, – сказал он ласково жене.

Она убрала со стола и пошла на кухню гладить.

Два часа. Он сидит неподвижно все на том же стуле, погруженный в свои мысли. У его ног играет малыш. Улыбнувшись ему, он сажает его к себе на колени. Мальчик смелеет и начинает задавать вопросы. Алекос отвечает ему односложно.

– Петракис, пойди к бабушке, попроси иголку, – кричит из кухни Анна.

Малыш оставляет па коленях у отца игрушечную машину и убегает.

Алекос смотрит на свои книги, расставленные на этажерке у окна. Три года он к ним не прикасался. Встает подходит к окну.

– Скажи своей умной маме, что детям нельзя брать иголку в руки, – разоряется во дворе его теща.

Голос тещи не доходит до его сознания. На самой нижней полке лежат его запылившиеся рукописи. Он принимается перебирать их. Хотя в его работе о Паламасе больше ста страниц – Алекос не думал, что так много сделал, – она осталась неоконченной. Он писал ее в ссылке. Но вот ему попадается толстый конверт с его стихами. Он просматривает их…

Когда пришло освобождение, Алекос напечатал свои стихи в одном из литературных журналов, и все заговорили о его таланте. После бесплодных занятий в высшем экономическом училище и работы журналиста, к которой у него с некоторого времени пропал интерес, он наконец окончательно выбрал себе путь, с увлечением занявшись сочинительством.