Забой номер семь

Зафирис изо всей силы ударил по шарам и бросил кий. Он подошел к Клеархосу и сел на диван рядом с ним. По бледному лицу Зафириса пробежала судорога. На улице смеркалось. Ночь, страшная ночь неумолимо надвигалась, по капле вливая отраву в его кровь. Сначала перед ним на секунду возник притон. Он откинулся назад и с наслаждением потянулся. Почувствовал, как его пальцы сжимают чубук. В ореховой скорлупе горит гашиш. Мундштук прикасается к его губам. Прежде чем затянуться, он с удовольствием сосет его.

– Пойдем к Апостолису? – предложил Зафирис.

Клеархос встал.

– У меня есть одно срочное дело.

– Обстряпаем его вместе.

– Нет. Я сам. Может, приду попозже.

Он растолкал каких-то парней, которые преграждали ему путь, и исчез, не сказав Зафирису больше ни слова. По улице он бежал и остановился только недалеко от площади Омония, у двери, ведущей в подвал. Иностранные буквы одна за другой то гасли, то загорались: «COLORADO. Dansing – Varieté». Он быстро спустился по лестнице.

Глава четвертая

Было рано, и главный зал заведения еще не наполнился посетителями. Круглая эстрада в центре пустовала. Десяток девушек в ярких безвкусных вечерних платьях сидели за двумя столиками, болтая между собой. Вокруг эстрады и на потолке горели бесчисленные красные, желтые, зеленые и синие лампы, придавая нечто феерическое всей обстановке. Пианист и скрипач, оба плохие музыканты, с подъемом играли самбу. Старик в шарфе, замотанном вокруг шеи, то и дело кашлял, вытирая рукавом губы, и поспешно засовывал мундштук саксофона себе в рот.

К Клеархосу подошла высокая, ярко накрашенная девушка.

– Лили (так окрестили в «Колорадо» Софию) там с каким-то джонни, – сказала она ему, указывая на ложу в глубине вала. – Ты не представляешь, как мы смеялись. Этот верзила двухметрового роста явился, едва мы открыли, вылакал пять бутылок шампанского и осоловел. Но захотел выпить еще и продал с себя… совсем новый костюм. Его купил Карабецос за триста драхм. Мы дали ему надеть, – девушка расхохоталась, – старые брюки… они ему до колен… и пиджак официанта. Хочешь, я ее позову?

– Нет, нет, я не тороплюсь.

Девушка направилась в гардероб, к зеркалу, чтобы наложить еще один слой румян на лицо.

Несколько минут Клеархос стоял в растерянности.

«Зачем я сюда пришел?» – подумал он. Но в глубине души Клеархос понимал, что София – единственный человек, с которым он может поговорить об этом. Он пристроился у стойки с краю на табурете, опустил голову – подбородок его касался груди – и, нервно передернувшись, зажмурил глаза. Сам того не замечая, он стал громко говорить и даже размахивать руками.

– Зачем я пришел к ней? Разве я могу ей все рассказать? Ах, если бы мне удалось увести ее отсюда сейчас же! Пусть вопит Карабецос. Мы вышли бы па улицу, прижавшись друг к дружке, и я начал бы говорить… Глупости, что толку? Лучше не терять времени попусту, ведь нужно раздобыть пистолет. Помнится, у этого буйвола Сотириса был пистолет, и он его продавал… – Вдруг он вздрогнул. – Значит, я принял решение – пистолетом!

В маленькой ложе в глубине зала сидел высоченный американец средних лет. Он вытянул вперед ноги и разглядывал обтрепанные брюки, доходившие ему до щиколоток. Его белые худые ноги смешно торчали из штанин. Он крепко держал в руке стакан и бормотал что-то себе под нос. Отпил еще глоток и потрепал по щеке Софию, которая приникла к нему бледная и молчаливая.

– Gour name?[26] – спросил он ее в четвертый раз.

– Лили.

– Лили, Лили! – печально твердил американец.

София старалась не смотреть на полотняный пиджак и короткие брюки американца. Она не понимала почему, но его смешной наряд все время заставлял ее думать об отце. Судья выходил и утром и вечером в черном поношенном костюме, начищенных до блеска ботинках, нацепив высокий белый крахмальный воротничок. Но София знала, что внизу на нем надеты штопаные-перештопаные кальсоны и дырявая рубашка. Его тощая шея тонула в крахмальном воротничке. Летом он обливался потом, но даже у бакалейщика не появлялся без пиджака. Когда она была еще девочкой, он изводил ее такими нравоучениями: «Добродетель более ценное сокровище, чем золото» – или: «Лицо порядочной девушки сияет как солнце». Он требовал, чтобы жена обучала Софию ведению хозяйства, вышиванию и благородным манерам. Каждое воскресенье утром они отправлялись все вместе в церковь и выстаивали службу до конца. Потом, выйдя в церковный двор, судья здоровался с инспектором, начальником полицейского участка, нотариусом; директора налоговой кассы он избегал, считая его кутилой. По дороге домой снова следовали нравоучения.

Когда они приехали в Афины, он отдал Софию во французскую школу, чтобы она изучила язык. Болезнь его затянулась надолго, они продали даже граммофон из приданого матери. Однажды судья понял, что умирает. Он позвал жену и со слезами на глазах начал говорить ей о своей последней воле. Это было пережевывание все тех же наставлений, которые жена и дочь выслушивали в течение многих лет.