Забой номер семь

Он положил на стол свои изуродованные руки. Правой доверительно коснулся плеча Клеархоса. Тот вздрогнул. Ему хотелось отстраниться, но он постеснялся.

– Двадцать лет я люблю ее. Вот тебе крест! Двадцать лет…

Клеархос знал эту историю и не имел ни малейшего желания снова ее выслушивать. Но Сотирису необходимо было с кем-нибудь поделиться своим горем. Он наклонился в смущении поглаживая изуродованными пальцами Клеархоса по плечу. Как только тот открывал рот, Сотирис крепко сжимал ему плечо и не давал говорить.

Еще до войны Сотирис Хандрас жил напротив дома Фотини. Увидав ее, он останавливался и, разинув рот, смотрел на девушку. Но она гордо проходила мимо или, если стояла у окна, тут же его захлопывала. Он следил за ней, ходил по пятам, а в воскресенье, прихватив кого-нибудь из друзей, отправлялся на шоссе. Она, задорно хохоча, гуляла там под руку со своими подружками.

Все считали Фотини самой красивой девушкой в поселке. Но Сотирис робел перед женщинами. Когда он бывал пьян, то подговаривал приятелей пройти с ним мимо ее дома. Он останавливался под окном Фотини и пел низким приятным голосом. Но ему не хватало смелости заговорить с ней. Он стеснялся своего огромного роста и понимал, что стоит ему подойти к ней на улице, как язык у него прилипнет к гортани и он покажется смешным. Они познакомились случайно, перед тем как он пошел на военную службу. Когда он уезжал, она махала ему рукой из своего окна.

Сотирис отслужил двухлетний срок, но не успел демобилизоваться, как началась война. Он вернулся домой лишь после того, как немцы, прорвав фронт, вступили в Афины. Фотини давно уже вышла замуж. На следующее утро по приезде он увидел, как она стояла у калитки, держа за руку дочку. Через несколько дней появился ее муж. Сотирису он показался чахоточным и некрасивым. Повстречав их вместе на улице, он наклонял голову, как буйвол, и проходил мимо, не здороваясь…

Клеархос залпом выпил коньяк. Отодвинув немного стул, он откинулся на спинку, чтобы Сотирис не дотянулся до его плеча. Возбуждение его все росло. Он хотел встать и уйти, но наконец улучил момент, когда Сотирис прервал свой монолог, и заговорил о пистолете. Он, мол, слышал уже давно… от приятеля Якова… что у Сотириса есть хороший шестизарядный… что он, мол, продает его…

Сотирис подскочил как ужаленный.

– У меня нет никакого пистолета! – возмущенно закричал он.

– Но я слышал от Якова…

– Когда он тебе это говорил?

– О, давно… Может, года два назад. Глупо, конечно сейчас просить у тебя пистолет, ведь прошло столько времени! Глупо, конечно, я понимаю… глупо… – растерянно твердил Клеархос – Ты, наверно, давно уже продал его.

– Я его выкинул, – сказал Сотирис. – Отломал курок разбил камнем дуло и зашвырнул пистолет в речку.

– Почему?

Нагнув голову, Сотирис по старой привычке потер затылок изуродованным пальцем. Он не ответил на вопрос Клеархоса и испытующе, с удивлением смотрел на него.

– Зачем тебе, Клеархос, пистолет?

Клеархос уже готов был оборвать его, чтобы он не совался не в свое дело, но смолчал. В раздражении он чуть не смахнул рукавом стакан с коньяком. Он сам не знал, что побудило его спросить:

– Когда ты убил его… Тогда, давно… ее мужа… что ты чувствовал потом, Сотирис?

– Я не убивал его. Нет, я не убивал его. Он был больной, я не виноват…

– Все говорят, что ты его убил.

Такой неожиданный оборот разговора взволновал Сотириса. У него внезапно побагровел шрам на щеке и шее.

– Я не виноват, я не хотел… И она знает это! Иначе я должен был бы исчезнуть… Так говорят все? До сих пор говорят? – Он запнулся, подняв на Клеархоса печальные и покорные, как у овцы, глаза, – А может, они и правы, – со вздохом закончил он.

– Ты, вижу, и сам не уверен. – Клеархос не сводил с собеседника пытливого взгляда. – Лучше бы ты был уверен, что убил его. Не так ли?

У Сотириса заблестели глаза. Над ним, недалеким и необразованным человеком, частенько потешались, так как он способен был поверить самым нелепым выдумкам. Но порой сознание вины порождает неожиданную ясности мысли даже у глупых людей.

– Да, так. Потому что тогда я спасся бы, – прошептав он.

– И я это говорю.

– Ты меня не понял, Клеархос. Я сказал – спасся бы.

Он так странно произнес последние слова, что Клеархос невольно вздрогнул. По лицу Сотириса он понял, что, будь у него такая уверенность, он покончил бы с собой.

Сотирис опустил голову и хотел по привычке потереть затылок, но удержался.

– Ну и чудеса! Подумай, какой мы завели разговор! – прошептал он дрожащим голосом. – Никогда, ни с кем па свете я так не откровенничал.

– Я тоже, – как эхо отозвался Клеархос.

Кофейня закрылась, и они вышли на улицу.